Иногда быть уязвимой это, оказывается, очень приятно.
Я смотрела ему в глаза, не отрываясь, и держалась за него, как утопающий. И мне было не важно, раб он, наложник, и фальшивое ли это возбуждение. Не могло оно быть фальшивкой, я бывшая ведьма, я же знаю. Так любят, а не… Так любят.
В тот момент он был для меня человеком, любовником, которому я смогла довериться.
Как он сделал это со мной?
* * *Я ошибалась: после ночи с ним лучше не стало. Хуже — намного. Может, если бы это было не так… нежно. Не так… Не так. Но разве можно с ним грубо? Я с содроганием вспоминала, как могла срываться на нём поначалу. Как я могла ничего не чувствовать? То, что он дарил мне, было действительно бесценно.
А хуже всего, я больше не могла думать о нём, как о невольнике, хотя он не переставал им быть.
Воздушные замки ещё никого до добра не доводили.
В постели он, конечно, превосходил меня во всём. Но я тоже старалась доставить ему удовольствие. Мне это нравилось. Мне это очень, очень нравилось — видеть изумление в его глазах, видеть его улыбку, почти искреннюю. Знать, что он счастлив.
«Я живу ради вашего счастья, госпожа». Ха, ха, ха.
И мы теперь разговаривали — с ним оказалось приятно поговорить, и не только о мифах. Мальчик неплохо разбирался в истории. И задавал вопросы — «мне показалась, госпожа, вам это нравится». Госпожа превращалась в податливую глину в руках гончара под его взглядом. Мне это нравилось…
Я катилась в пропасть, и некому было меня остановить.
Иногда я невзначай задавалась вопросом: всеми ли господами он раньше так манипулировал, мой золотой мальчик? Умный, а он был умным, наверняка быстро осознал, что его проклятье несёт в себе силу и для него тоже. И счастливый хозяин, получивший не только податливую красивую куклу, способен дать ему многое…
Я обрывала себя: раб не способен был додуматься до такого. А он был рабом.
На самом деле мне просто не хотелось думать, что он мной играет. Очень умно — понять, что взбесившаяся хозяйка лукавила с угрозами отправить его в школу, заставить её почувствовать привязанность, понять её страхи, сыграть на них.
Играл же. Играл.
Однажды во время лесной прогулки я поймала себя на том, что рассказываю ему базовые принципы ментальных заклинаний. Тема, за которую наш справедливый король Ричард мог бы приказать вырвать мне язык, если бы кто донёс.
Повисла пауза. Ален, идя бок о бок со мной, недоумённо глянул на меня. А у меня вырвалось:
— А ты бы хотел избавиться от своего проклятья?
Светло-серые глаза лесного принца сощурились.
— Госпожа мной недовольна и хочет, чтобы я умер? — и поднял руку, на которой тоненькими алыми линиями виднелся знак того, давнего заклинания от мыслей о суициде.
Я с усмешкой покачала головой.
— Нет, не это. Проклятье похоти, или как оно в действительности называется? То, что заставляет всех испытывать к тебе влечение. От него ты хотел бы избавиться?
Он опустил взгляд, и я сжала поводья, чувствуя внезапное раздражение.
Смотри на меня!
— Ни в коем случае. Иначе госпожа может отказаться от меня, — сказал он наконец.
— Отказаться? — опешила я. — Почему?
— Я вряд ли буду нужен вам, госпожа, если вы не будете меня хотеть.
Я удивлённо подняла брови.
— Ты думаешь, без заклятья тебя нельзя любить? Ты так красив и искусен — у тебя бездна достоинств. Без проклятья ты бы остался совершенным… — рабом. Я осеклась, так и не сказав это.
А он вдруг серьёзно посмотрел на меня и покачал головой.
— Вы сейчас так говорите, госпожа. Эта магия очень сильная, но без неё я — ничто.
Я рванула поводья, и Снежинка недовольно всхрапнула, мотнув головой. В ответ я скормила ей припасённое с завтрака яблоко — в качестве маленького извинения. И только потом, повернувшись к следящему за мной Алену, сказала:
— Никогда не рассуждай о том, чего не понимаешь. Заклятье создаёт видимость. Иллюзию. Пустоту за ней ты не скроешь ничем. Поэтому в твоей школе тебя наверняка учили и языкам, и танцам, и умным речам. Так?
— Да, госпожа, — кивнул он. — Но кто разглядит пустоту за красивой иллюзией?
— Любой маг разглядит! — отрезала я. — Нас этому учат — определять неискренность и фальшь.
Он опустил голову и дальше мы шли молча.
Лишь спустя время я поняла, что он имел в виду не «кто отличит», а «кто захочет отличить».
Я вот не хотела. Я строила свой воздушный замок, давая его иллюзии силу. Зачем? Мне так хотелось. И ещё — в моей жизни после обряда больше не было смысла. Он был всё время — я росла как маг, я шла к светлому богатому, великому будущему, по головам иногда шла. А после бенефиса, когда мечта исполнилась, когда я стала самой известной, самой почитаемой, самой популярной, жизнь потеряла смысл.
Красивый мальчик с серьёзным взглядом и фальшивой улыбкой как-то наполнял её. Рядом со мной давно, лет десять не было никого, в кого можно было бы влюбиться — мы, маги, вообще, одиночки. И вот…
Но влюбиться в раба? Как я могла так низко пасть. Как я могла — после всего — так рьяно строить этот воздушный замок?
Мои дни и ночи заполнялись им. Я стала интересоваться южным языком, я рассказывала Алену о своих научных изысканиях. Я, наконец, смотрела на него — как он ест, как читает, как спит… Иногда это доставляло такое же наслаждение, как наши с ним ночи.
И нет, это не было действием заклятья. Уж это я понимало. Это было результатом моей собственной дурости.
Демоны и бездна, ему же всего шестнадцать, я чуть не в матери ему гожусь!
Однажды в разговоре с Аврелием я даже поинтересовалась — вскользь, иначе нельзя — а как снимается проклятье Алена. Он тоже сначала подумал про то, суицидальное. «Всё-таки хочешь избавиться от мальчишки?» А когда понял, что я про сексуальное влечение, помрачнел, оглядел меня и попытался разорвать связь. У меня хватало амулетов, я его остановила. Якобы научный интерес, ну любопытно, такой материал для исследования под боком, а в книгах ничего про это нет. В наших книгах и впрямь ничего не было, это южные маги о таком писали. Аврелий всё равно долго уламывался, и я не могла точно сказать, поверил он мне или нет — хотя даже я поверила в научность своего «интереса».
Оказалось, южные маги перестраховались, как могли. Хозяин наложника вроде Алена должен был нарисовать заковыристый символ своей кровью на лбу раба, причём в момент собственной смерти. Точнее, за мгновение до неё.
Я изумилась: «И что, кто-то на такое соглашался?». Аврелий, чуть успокоенный моим вопросом,
