Это случилось после того, как его приговорил Амарам, но до того, как Кэла послали на Расколотые равнины. Он старался не вспоминать о тех месяцах. Череда неудач, систематическое безжалостное уничтожение остатков его идеализма… что ж, он усвоил, что размышления о таких вещах уводили в темные места. Он столько людей подвел на протяжении тех месяцев. Нальма была одной из них. Кэл все еще помнил ее руку в своей – грубую, мозолистую руку.
То была самая успешная из его попыток побега. Она продлилась пять дней.
– Вы не монстры, – прошептал Каладин. – Вы не солдаты. Вы даже не семена пустоты. Вы просто… беглые рабы.
Его конвоир резко повернулся и дернул за веревку. Паршун схватил Каладина за воротник униформы, и дочь, спрятавшись за его ногой, уронив один из цветков, захныкала.
– Хочешь, чтобы я убил тебя? – рыкнул паршун, притянув лицо Каладина близко к своему. – Ты специально напоминаешь мне о том, как подобные тебе относятся к нам?
Каладин закряхтел:
– Посмотри на мой лоб, паршун.
– И?..
– Это рабские клейма.
– Чего?
Вот буря… паршунов не клеймили и держали отдельно от других рабов. Паршуны были для такого слишком ценными.
– Когда человека превращают в раба, – объяснил Каладин, – его клеймят. Я все это пережил.
– И ты думаешь, что понял нас?
– Конечно. Я же…
– Я всю свою жизнь прожил в тумане! – заорал на него паршун. – Каждый день мне казалось, будто я должен что-то сказать или сделать, чтобы все это прекратилось! Каждую ночь прижимал к себе дочь и спрашивал себя: почему весь мир как будто движется вокруг нас, озаренный светом, а мы застряли в ловушке, в тенях? Ее мать продали. Продали! Потому что она родила здорового ребенка – а это значит, что ее можно было использовать для разведения. Ты это понимаешь, человек? Понимаешь, каково это – смотреть, как твою семью рвут на части, и понимать, что ты должен возразить – знать в глубине души, что происходит нечто неправильное? Ты можешь себе вообразить то чувство, когда нет возможности сказать ни единого шквального слова, чтобы это остановить? – Паршун подтянул его еще ближе. – Может, у тебя и забрали свободу, но у нас отняли разум.
Он бросил Каладина и завертелся, схватил дочь и прижал к себе, а потом трусцой побежал следом за остальными – все повернулись, заслышав его внезапную гневную речь. Каладин последовал за ним, повинуясь рывку веревки, и из-за вынужденной спешки наступил на цветок, который уронила девочка. Сил промчалась мимо и, когда Кэл попытался привлечь ее внимание, просто рассмеялась и взлетела выше вместе с потоком воздуха.
Его сторож получил несколько тихих выговоров, когда они догнали остальных; эта колонна не могла позволить себе привлечь чье-то внимание. Каладин шел с ними и вспоминал. Кое-что он понял.
Тот, кто бежал, не был свободным; открытое небо и бескрайние поля превращались для него в пытку. Он чувствовал, как по пятам идет погоня, и каждое утро просыпался, ожидая увидеть, что окружен.
В конце концов так оно и получалось.
Но что же паршуны? Он принял Шена в Четвертый мост, да. Но принять единственного паршуна в качестве мостовика не то же самое, что принять всю их расу в качестве… ну, людей.
Когда колонна остановилась, чтобы раздать детям воду, Каладин ощупал лоб, кончиками пальцев обведя шрамы в виде глифов.
«У нас отняли разум…»
У него тоже попытались отнять разум. Его избивали до смерти, украли все, что он любил, и убили его брата. Он утратил способность связно мыслить. Его жизнь стала расплывчатым пятном, пока однажды он не оказался на краю ущелья, где смотрел на умирающие капли дождя и пытался отыскать в себе стремление покончить с жизнью.
Сил пролетала мимо в виде мерцающей ленты.
– Сил, – прошипел Каладин. – Мне надо с тобой поговорить. Сейчас не время для…
– Тсс, – отозвалась она, а потом захихикала и облетела вокруг него, после чего перелетела к его конвоиру и сделала то же самое с ним.
Каладин нахмурился. Она вела себя очень беспечно. Слишком беспечно? Как в то время, пока между ними еще не было уз?
Нет. Этого не может быть.
– Сил? – взмолился он, когда она вернулась. – С узами что-то не так? Прошу тебя, я же не…
– Дело не в этом, – перебила она неистовым шепотом. – Я думаю, паршуны меня видят. По крайней мере, некоторые. И тот, другой спрен все еще здесь. Высший спрен, как я.
– Где? – спросил Каладин и завертелся.
– Она невидима для тебя. – Сил превратилась в ворох листьев, летающий вокруг него. – Кажется, она поверила мне и решила, что я просто спрен ветра.
Сил умчалась прочь, оставив Каладина с дюжиной вопросов без ответа. «Вот буря… выходит, этот спрен подсказывает им, куда идти?»
Колонна опять пустилась в путь, и Каладин целый час шел в тишине, пока Сил не соизволила к нему вернуться. Она приземлилась на его плечо и превратилась в девушку в причудливой юбочке.
– Она ненадолго отправилась вперед, – сообщила она. – А паршуны не смотрят сюда.
– Спрен их направляет, – произнес Каладин чуть слышно. – Сил, должно быть, этого спрена прислал…
– Она, – прошептала Сил, обхватив себя руками за плечи и уменьшившись до двух третей своего обычного размера. – Это спрен пустоты.
– Это еще не все. Паршуны… откуда им известно, как говорить и что делать? Да, они прожили свои жизни рядом с людьми – но как можно стать такими, ну, нормальными, после того как долго прожил в полусне?
– Буря бурь. Ее мощь заполнила дыры в их душах. Они не просто пробудились. Они исцелены, Связь восстановлена, запасы Самости восполнены. В этом есть нечто большее, чем мы когда-либо понимали. Каким-то образом, когда вы завоевали их, вы украли их способность менять формы. Вы буквально вырвали кусочек их души и заперли его. – Сил резко повернулась. – Она возвращается. Я останусь поблизости, на случай если тебе понадобится клинок.
Она ушла, взмыла в воздух лентой из света. Каладин продолжал тащиться следом за колонной, обдумывая ее слова, прежде чем ускорить шаг и догнать своего тюремщика.
– Вы в общем поступаете умно, – сказал Каладин. – Путешествовать ночью – правильно. Но вы идете вдоль русла реки. Я знаю, здесь больше деревьев и можно безопаснее устроить
