– Да не парься ты за нее, брат. Ею твой босс занимается. А уж он что угодно отчебучить может. Он, к твоему сведению, использует эти свои новые навороты. «Губители» – слыхал, наверное?
Как не слыхать. Только Нед про себя считал, что «губители» – это уже слишком, недопустимо жестоко. Речь идет о спецах 5-го уровня, что сидят в уютных офисных креслах на тринадцатом этаже двенадцатиэтажки в северной Вирджинии. Вот у них, по слухам, и есть полный доступ – через любую линзу, объектив, кран, экран или трубку. Они могут дотянуться до твоей жизни в буквальном смысле, как капризное дитя к своим игрушкам. Не мытьем, так катаньем. Могут переписать наново всю твою жизнь; играть с тобой, потешаться и наказывать или же смять как бумагу.
– Не, это не он, – вымолвил Нед. – Не ее водила.
– Ты уверен? – спросил кадр (типа: «Это твое последнее слово?»).
– Ну а как. Не он это, – окончательно определился Нед. Получалось своего рода айкидо с эффективным использованием высокомерия. Вопрос в выверенной дозировке и акцентах. – Я, кстати, понял, почему ты спрашиваешь. Эти ребята все на одну рожу.
Понедельники Лейла ненавидела в целом и за утренние установочные планерки, в частности. Ньюйоркцы, по своему обыкновению, забывали, что для большинства персонала это самое утро уже давно позади. В Мандалае было половина десятого вечера, и Лейла прикидывала, где и что поесть: куриного супа в угловой забегаловке или лапши с ростками в забегаловке под дырявым навесом. И будут ли та и другая еще открыты на момент окончания планерки. Ньюйоркцы были все из себя бодренькие, на позитиве латте и капучино, типа «все-в-сборе-приступаем».
Связь была ужасной: сплошь какой-то хруст и жужжание. Лейла сбросила и набрала еще раз: почти то же самое, но хотя бы не так громко и чуточку слышней, как там, рассаживаясь, двигают стульями пятнадцать человек персонала. Так что контакт на этот раз Лейла обрывать не стала, а, нажав кнопку «громкой связи», положила на место трубку и принялась рассеянно слушать словеса о всяких там добрых намерениях и перспективных развитиях, попутно помечая в блокноте, кому еще можно разослать тот имэйл и не подразумевал ли подручный Зеи под «птицами» «Блюберд»[25]. А также что можно подарить отцу, у которого через месяц день рождения. Когда подошел ее черед говорить, свой отчет она свела к минимуму.
Она уже решила: что толку в который раз перетирать вопрос о поставке, безнадежно застрявшей на бирманской таможне. Не к месту, да уже и не ко времени. За истекшие несколько дней положение резко усугубилось. Профессиональные связи, которые она месяцами лелеяла и взращивала, загибались и рвались одна за другой. Хекль и Джекль все еще промелькивали (она их временами замечала), но уже растворялись за обилием сменяющих друг друга штатских, что, покуривая, топтались на углу возле ее офиса и что-то бубнили в рации размером с ковбойские сапоги, причем делали это не скрываясь. Эти ребята в ответ явно не махали. Аунг-Хла Лейла не видела уже невесть сколько, а когда попыталась расспросить о нем таксистов, те лишь тупо пожимали плечами. Нашелся только один, сказавший: «Вам всего знать не обязательно».
А сегодня утром на мопеде прирулил молодой человек из Министерства иммиграции с извещением, что ее виза через неделю аннулируется и ее нахождение в стране станет незаконным. Получается, «прощай Мьянма, опять привет Нью-Йорк». Непонятно только, кому можно будет довериться в «Руке помощи»; небось бортанут и зарубят все ее проекты, как только прознают, что она политически неблагонадежна. Надо бы еще несколько дней, чтобы продумать стратегию отхода. Хорошо бы, наверное, достучаться до Дах Элис и попросить ее взять курирование проектов «Руки помощи» на себя. Хотя неизвестно, потянет ли она и нужно ли ей вообще сотрудничество со сторонней организацией. Что это ей даст, кроме хлопот?
А впрочем, это же деньги, что ждут своих стипендиатов; медоборудование, что рано или поздно будет вызволено; наконец, компактный, хорошо оборудованный офис. Может, это и есть ее, Лейлы, модель глобального развития: собирать в кучку преимущества и канцелярские принадлежности первого мира и перебрасывать их в третий.
– Лейла, когда нам ждать отчетности по кандидатам на стипендии – скоро? – сквозь завывания эфира донесся голос Тиммикена (то ли Тима, то ли Тома).
Что это на него нашло? Ни по должности, ни по субординации в «Руке помощи» он к этим вопросам никакого отношения не имел – чего суется? Проблемы с ним у Лейлы возникли еще в Нью-Йорке, во время трехдневного тренинга по установке целей и бизнес-ориентированию. Он на нее тогда безответно запал. О нулевом результате Лейла дала ему понять сразу. Но он все лупился к ней так, что аж двери с петель. Куда ни глянь, всюду в ближнем зеркале торчал его острый подбородок. Когда они однажды вместе ехали в такси, Лейла на переднем сиденье читала что-то из скоросшивателя, а он на заднем вертелся ужом и буквально раздвигал локтями сиденья, выставляя вперед все тот же подбородок и свое знание геополитики, коим показно делился с шофером-пакистанцем, который и по-английски-то еле волок, не говоря уж о политике, которая была ему до одного места.
– Вышлю сразу, как смогу, Тэм, – попробовала Лейла слить воедино Тима и Тома в надежде, что хруст и щелчки в трубке скроют этот ее пробел.
Что же такое подарить отцу? Может, удастся раздобыть полное, одиннадцатое издание «Британники» или винтажные «Правила игр Хойла». Или, скажем, «Оксфордский словарь» в комплекте со специальной лупой… Тут до Лейлы дошло, что все со связи уже ушли, и лишь она одна держит линию. Микрофончик громкой связи, более не загруженный конкурирующими людскими звуками, треск и завывания эфирной бездны транслировал необычайно громко.
Через час она была в вестибюле отеля «Экселенц», где на салфеточке при барной стойке находился телефон цвета авокадо. Сняв тяжеленькую, как гантелька, трубку, Лейла взялась набирать номер своего брата Дилана. По прибытии Лейлы в Мандалай «Экселенц» первые недели был ей домом. Здешний персонал ее знал и испытывал к ней симпатию; когда она подошла и указала взглядом на телефон, бармен за стойкой поприветствовал ее улыбчивым кивком.
Отель был зданием в колониальном стиле, обветшалым настолько, что болела душа – еще лет восемь-десять, и всё: дольше не простоит. Лестницы внутри проседали гирляндами, покосившиеся дверные проемы смотрелись уже не прямоугольниками, а параллелограммами.
Каждый след от шаркнувшей ступни, приумножая следы от миллионов ног, за долгие десятилетия проточил здесь желоба не только в дереве порогов, но и в камне ступеней. Лейла присела на стульчик возле
