Ситра приехала раньше Роуэна. Она стояла в ротонде рядом со жнецом Кюри и не принимала участия в роскошном завтраке, накрытом на столах в ее центре. Все разговоры среди собравшихся вертелись, по вполне понятным причинам, вокруг трагедии в монастыре тоновиков. Ситра слушала обрывки разговоров и постепенно начинала злиться, потому что речь шла только о четырех погибших жнецах. О том, что в процессе «жатвы» погибло множество тоновиков, никто не печалился. А некоторые, напротив, даже подшучивали.
– Трагедия в монастыре тонистов вызвала на конклаве особый… резонанс, не так ли? – спросил один жнец другого. – Это, разумеется, не каламбур.
Но конечно, это был именно каламбур.
Жнец Кюри, которая на прежних конклавах считалась образцом величественной невозмутимости, на сей раз была необычайно взволнована.
– Жнец Мандела сказал, что вчера ты показала очень хороший результат. Но заявил, что пока далек от конечных выводов.
– Как это? – спросила Ситра.
– Понятия не имею. Знаю лишь, что если ты сегодня проиграешь, я себе никогда этого не прощу.
Смешно, абсурдно было предполагать, что, если Ситра и проиграет, в этом будет хотя бы отчасти виновата великий жнец Мари Кюри, сама Госпожа Смерть, которая проявила столько заботы о Ситре!
– Я имела счастье тренироваться под руководством двух величайших жнецов – вас и жнеца Фарадея. Ничто не могло бы подготовить меня лучше.
Лицо Кюри осветила улыбка, в которой гордость переплелась с горечью.
– Когда все закончится и ты пройдешь посвящение, я надеюсь, ты окажешь мне честь и останешься со мной в качестве младшего жнеца. Предложения тебе станут делать и другие жнецы, может быть, даже и издалека. Тебе будут говорить, что у них ты научишься тому, чему не научишься у меня. Может быть, так оно и есть, но я все равно надеюсь, что ты останешься.
В глазах жнеца стояли слезы. Если бы она моргнула, слезы с неизбежностью упали бы, но Кюри сдерживала их напряжением нижних век – она была слишком горда, чтобы плакать на конклаве.
– Иначе и быть не может, Мари, – сказала Ситра и удивилась тому, сколь естественно это прозвучало.
Пока они ждали начала конклава, поприветствовать их подходили другие жнецы. Никто не говорил об аресте Ситры или о ее бегстве в Чильаргентину, но кое-кто шутил по поводу ее необычной записи в журнале.
– В Эпоху Смертных любовь и убийство часто шли рука об руку, – ухмыльнулся саркастически жнец Туэйн. – Не исключено, что наш дорогой жнец Фарадей хорошенько пригвоздил вас.
– Шел бы ты, милый, да повесился, – сказала, не скрывая усмешки, Кюри.
– Только в том случае, если мне дозволено будет посетить собственные похороны, – усмехнулся в ответ Туэйн и, пожелав Ситре удачи, отошел.
Именно тогда Ситра увидела Роуэна. Когда он вошел в ротонду, полная тишина не наступила, но все стали разговаривать много тише, хотя через несколько мгновений возобладал обычный шум. Все как один ощущали его присутствие. Но не как жнеца или кандидата в жнецы. Скорее, как парии. Но никогда пария не производил столь ужасающее воздействие на тех, чьей профессией было приносить смерть. Среди собравшихся были такие, кто говорил, будто Роуэн хладнокровно убил тех четырех жнецов, а потом поджег монастырь, чтобы замести следы. Другие утверждали, что он сам счастливо избежал смерти и ни в чем не виновен. Ситра подозревала: какой бы ни была правда, она была много сложнее, чем излагаемые версии.
– Не заговаривай с ним, – сказала жнец Кюри, заметив, что Ситра поглядывает в сторону Роуэна. – Даже не смотри туда. А то все станет для вас обоих гораздо сложнее.
– Я знаю, – ответила Ситра, хотя втайне и надеялась, что Роуэн окажется достаточно дерзким и, пробившись сквозь толпу, подойдет. И что-нибудь скажет – что угодно, – доказав этим, что он совсем не такой ужасный преступник, каким его многие считают.
Если из них двоих сегодня выберут Ситру, она не станет опротестовывать решение, по которому победивший обязан уничтожить побежденного, но у нее был план, призванный спасти и Роуэна, и себя. План далеко не безупречный, и, положа руку на сердце, Ситра могла бы признаться, что это не план, а отчаянная попытка схватиться за соломинку. Но даже этот слабый отблеск надежды был лучше, чем полное ее отсутствие. Если Ситра себя и обманывала, ее обман мог помочь ей пережить этот кошмарный день.
Что до Роуэна, то он уже не раз проигрывал в голове этот день от начала до конца. Когда он увидел Ситру, то решил не подходить к ней – относительно этого ему не нужен был советчик. Пусть уж они держатся подальше друг от друга, пока последний, горестный момент истины не разведет их окончательно и навсегда.
Роуэн был уверен – если Ситра выиграет, она конечно же заберет его жизнь. Так уж она устроена – долг для нее превыше всего. Сердце ее разорвется на части, но в конце концов она сделает то, что должно быть сделано. Может быть, она сломает ему шею, как когда-то он ей, и таким образом их совместное ученичество придет к закономерному итогу, к завершенности смертельного круга.
Роуэн признался себе: да, он боится умереть. Но неизмеримо ужаснее были те темные глубины, куда он мог опуститься. Та легкость, с которой он накануне застрелил собственную мать, многое открыла ему в личности, которой он стал. Он предпочел бы умереть, чем окончательно превратиться… в это.
Конечно, могут избрать и его. Тогда все станет гораздо интереснее. При таком раскладе он решил не лишать себя жизни – это будет слишком бессмысленный и нелепый жест. Если его посвятят в жнецы, он откажется выполнять решение конклава на основании положений десятой заповеди, гласящей, что жнец не обязан подчиняться никаким законам, за исключением десяти заповедей, в том числе и решениям сообщества жнецов. Он откажется убивать Ситру и будет защищать ее от любого жнеца, который захочет сделать это за него, защищать пулей, лезвием или голыми руками. Он превратит конклав в поле жестокой кровавой битвы, а уложить его будет непросто, учитывая, насколько искусным убийцей он стал и насколько сильно он желает превратить это сборище в кровавый хаос. Ирония еще в том, что забрать его жизнь они не смогут. Как только он пройдет посвящение, их руки будут связаны седьмой заповедью.
Конечно, они смогут его наказать.
Допустим, заставят умереть целую тысячу раз, а потом запрут навечно. И это действительно будет вечность, потому что себя он
