Он несет меня к главному входу, и я протестующе мотаю головой.
– Нет. Входи через черный вход. Плебеи, которым мы дали тут приют, не должны видеть меня такой…
– У нас нет выбора, кратчайший путь в госпиталь – через главный…
– Нет! – Я дергаюсь и хватаю Харпера за грудки. Он только чуть морщится. – Никто не должен меня видеть в таком состоянии! Ты же знаешь, что она тогда предпримет. Комендант обратит это против меня же. Отцы кланов и без того уже считают меня слабой!
– Капитан Авитас Харпер, – слышится глубокий древний голос, говорящий так, что возражений попросту не предполагается. При его звуках Харпер замирает. – Неси ее сюда.
– Убирайся с нашего пути, – выдыхает Харпер, отступая на пару шагов, но Князь Тьмы протягивает руки ему навстречу.
– Дитя, я мог бы убить вас обоих одной силой мысли, – говорит он мягко. – Если хочешь, чтобы она выжила, неси ее сюда.
Харпер медлит несколько мгновений, но подчиняется. Я хочу протестовать, однако едва могу говорить. Тело Харпера под униформой напряжено, мускулы тверды, словно стальная проволока. Его сердце бьется часто, как удары бурных волн о берег. Но лицо его, скрытое маской, совершенно спокойно. Что-то внутри меня расслабляется, в глазах темнеет. О, блаженный сон…
– Оставайся со мной, Сорокопут! – резко окликает меня Харпер, и я издаю протестующий стон. – Не закрывай глаза. Не нужно говорить, просто не давай себе заснуть.
Я гоню сон из последних сил, стараясь сосредоточиться на колебании ризы Князя Тьмы. Он что-то шепчет, но я не могу разобрать слов. Каменная стена, только что высившаяся перед нами, растворяется. Это магия! Через пару мгновений я снова вижу казармы. Стража, стоящая снаружи, поднимает головы и хватается за рукояти мечей. Но Князь Тьмы снова начинает говорить, и часовые отводят глаза, отворачиваются и не видят нас.
– Положи ее сюда, капитан, – говорит Князь Тьмы, заводя нас в мою комнату и указывая на кровать. – И уходи.
Харпер медленно и осторожно опускает меня на постель. Я все равно кривлюсь от боли, накатившей мощной волной от того, что потревожили рану. Когда Харпер отстраняется, мне становится холодно.
– Я ее не оставлю, – капитан распрямляется и смотрит в лицо Князю Тьмы, не мигая.
Князь Тьмы пар секунд обдумывает его ответ.
– Ну что же. Тогда хотя бы отойди в сторону и не мешай.
Джинн присаживается на край кровати и поднимает мою рубашку. Я смотрю на его руку, виднеющуюся из-под длинного рукава. Она словно соткана из тени, но под тенью слегка мерцает зловещий свет, вроде углей в камине. Я вспоминаю тот день, когда мы встретились впервые. Это было в Серре. Вспоминаю, как он пел одну долгую ноту, и следы ударов на моем лице исчезали.
– Почему ты помогаешь мне?
– Я не могу тебе помочь, – отзывается Князь Тьмы. – Но вот ты сама можешь помочь себе.
– Нет, я не могу исцелить себя саму.
– Твоя исцеляющая сила позволяет тебе восстанавливаться куда быстрее, чем может обычный человек, – говорит он. Я понимаю, что Авитас тоже все это слышит. Может быть, и следовало приказать ему выйти из комнаты. Но я слишком слаба, чтобы мне было до этого дело. – Иначе как бы ты могла выжить, дитя, после такой огромной кровопотери? Постарайся осознать эту рану, а потом найди свою песню. Давай. Работай!
Это не просьба, а приказ.
Я тихо мычу себе под нос, борясь с болью, стараясь найти свою собственную мелодию. Я закрываю глаза и вижу себя маленькой девочкой. Ночью ко мне в постель пришла сестренка Ханна, ища утешения – она боится ночных чудовищ. Я успокаиваю ее, а мама находит нас по звуку голосов и начинает петь нам колыбельную… Порою, в Блэклифе, темными ночами я вспоминала ее тихую песню, и это убаюкивало меня. Но когда я сейчас пытаюсь спеть ту же самую мелодию, ничего не происходит.
Неудивительно. Ведь моя песня не может быть настолько мирной. Моя песня состоит из боли и падения. Это песня крови и битвы, смерти и власти. Эта песня принадлежит не Элен Аквилле, а Кровавому Сорокопуту. И я не могу отыскать ее. Не могу на ней сосредоточиться.
Вот до чего ты докатилась. Тебя просто зарезали на темной улочке, как пьяную горожанку, которая не может отличить бутылку от меча.
Князь Тьмы выпевает две ноты. Первая из них – ярость. Вторая – любовь. В этой короткой и холодной грубой песне живет мой мир, моя душа.
Я выпеваю две ноты ему в ответ. Две ноты становятся четырьмя, четыре – четырнадцатью. Ярость – моим врагам, думаю я. Любовь – моему народу. Вот она, настоящая моя песня.
Но как же это больно, как невыносимо больно! Князь Тьмы берет меня за руку.
– Добавь боли в песню, дитя, – советует он. – Изгони ее из себя.
Его слова словно бы прорывают плотину. Хотя боль моей раны передается ему, он и бровью не ведет. Он вообще не двигается, принимая мою боль неподвижно, как статуя. Моя кожа сама собой зарастает, рана заживает на глазах, при этом причиняя боль, от которой из глаз катятся слезы.
Я слышу свист клинка, покидающего ножны.
– А ну, отвечай, что ты с ней делаешь!
Князь Тьмы оборачивается к Авитасу и делает легкий жест кистью руки. Авитас тут же роняет клинок, как будто тот жжет ладонь.
– Посмотри сам, – джинн кивает ему на мою рану, которая обратилась в небольшой звездообразный шрам. Он еще сочится кровью, но рана уже не смертельна.
Харпер тихо ругается сквозь зубы, и я понимаю, что скоро мне потребуется многое ему объяснить. Но об этом я подумаю позже. Сейчас я крайне измождена. Несмотря на это, я заставляю себя сесть в постели, когда Князь Тьмы поднимается и отпускает мою руку.
– Подожди, – шепчу я. – Ты собираешься рассказать ей об этом?
Он понимает, кого я имею в виду.
– Зачем мне ей это рассказывать? Чтобы она предприняла еще одну попытку убить тебя? Я ей не слуга, Кровавый Сорокопут. Это она служит мне. И она напала на тебя вопреки моему приказу. Я не терплю неповиновения и поэтому решил расстроить ее планы.
– Я все еще не понимаю. Почему ты помогаешь мне? Что тебе от меня нужно?
– Я и не думаю помогать тебе, Кровавый Сорокопут, – он поднимается и подбирает полы длинной одежды. – Я помогаю себе самому.
* * *Я просыпаюсь уже глубокой ночью и слышу грохот выстрелов катапульт. Похоже, варвары продолжают бомбить Навиум.
Я одна в комнате, на стене висит мой доспех. Резко поднимаюсь с кровати и не могу не выругаться. Моя рана из смертельной превратилась в весьма болезненную и ужасно меня раздражает. Так, хватит ныть. Давай, надевай доспех. Я хромаю к стене с трудом, как старуха с больными суставами в середине зимы. Все
