– Про новую штурмовую винтовку[20] рассказывать не нужно, в целом я в курсе. Вальтер и Шмайссер много говорили о преимуществах промежуточного патрона и даже показывали образцы. Хотя я, как известно, был с ними категорически не согласен. Значит, Шпеер был прав – подобный патрон позволит нашим доблестным солдатам поражать большевиков на большем расстоянии, а производителям – экономить на порохе и металлах, что позволит увеличить производство боеприпасов. В конечном итоге русские просто не выдержат подобной гонки, и их войска станут испытывать недостаток патронов. Прекрасная дальность, впечатляющая мощность и отличная баллистика…
Внезапно Гитлер на несколько секунд замолчал, о чем-то задумавшись:
– Что ж, возможно, я и на самом деле ошибался, когда был противником подобного оружия и подобного патрона… Вероятно, магазинные винтовки и на самом деле морально устарели, а машиненпистоли, при всех их несомненных достоинствах, слишком слабы и недальнобойны. Зато такого оружия – когда мы наладим его массовое производство – не окажется ни у кого в мире. Вермахту давно пора перевооружиться, в конце концов, лучшей армии мира даже стыдно сражаться оружием времен Великой войны. В таком случае необходимо ускорить работы в этом направлении.
Фюрер выдержал небольшую паузу, прежде чем продолжить:
– Вильгельм, у меня нет ни малейших оснований сомневаться как в твоем высочайшем профессионализме, так и в великолепной способности в любой ситуации оставаться здравомыслящим реалистом. Потому ответь: ты действительно допускаешь, что эта информация и на самом деле могла прибыть к нам из будущего?
Шумно сглотнув – чего ему стоило не закашляться от неожиданности, знал только он сам, – Канарис осторожно кивнул:
– Мой фюрер, я ведь уже сказал, что допускаю подобную возможность… разумеется, пока исключительно теоретически.
Впрочем, Гитлер, судя по мечтательно-расфокусированному взгляду, направленному куда-то мимо собеседника, его уже не слушал.
– Наследие предков… что, если я ошибся? Что, если нам не нужно было копаться в ставшей тленом истории? И сейчас сама судьба подает нам знак? Наследие ПОТОМКОВ – вот что по-настоящему важно! И они протянули нам свою помогающую длань; протянули, пронизав эфемерную субстанцию, именуемую самим Временем! Да, так и есть! Теперь я твердо убежден, что нет никакой ошибки!
На несколько минут в кабинете повисло молчание, затем фюрер в упор взглянул на адмирала. Взгляд выцветших глаз, будто пронизывающих насквозь, был тяжел.
– Вильгельм, делай что хочешь, переверни весь Берлин, но докажи, что все это – не ошибка, не изощренная провокация наших врагов! И до того как я услышу твой доклад, о произошедшем никто не должен знать! Вообще никто! Мне нужно о многом подумать, и я не вправе ошибиться. Само будущее с надеждой смотрит на нас сквозь призму пока еще не свершившегося настоящего…
– Так точно, мой фюрер, я уведомлю вас о результатах расследования в течение нескольких ближайших дней. Разрешите идти?
Гитлер молча махнул рукой, и Вильгельм Канарис поспешил покинуть высокий кабинет.
Уже шагая по широким коридорам Рейхсканцелярии, адмирал мысленно хмыкнул. Хорошо, что Адольф не спросил, связано ли происходящее с его августовским докладом о непонятном интересе большевиков к ведущим психиатрам, невропатологам и даже гипнотизерам, о котором доложили двое московских агентов абвера. Один из разведчиков, сотрудник Института мозга, директором которого и работал один из «фигурантов», генерал-лейтенант медицинской службы профессор Осипов, просто перестал выходить на связь после попытки добыть хоть какую-то дополнительную информацию (позже стало известно, что его буквально на следующий день арестовала русская контрразведка). Второй после нескольких успешных сеансов связи внезапно передал сигнал «Nord-Zwei», означавший провал и просьбу об экстренной эвакуации. Но в точку встречи он не вышел, а высланная за ним Aufklärungsgruppe[21] в полном составе сгинула где-то в подмосковных лесах.
В результате единственным, что сумел выяснить Канарис, оказалось то, что русские создали некую сверхсекретную научную группу с кодовым названием «Mozg», с непонятной целью проявляющую интерес к военачальникам уровнем от комбата и выше, по результатам летних кампаний оказавшимся наиболее успешными. С чем именно связан подобный интерес, и куда затем пропадают привезенные в Москву командиры, Вильгельму узнать уже не удалось. Несколько засланных различными путями агентов-нелегалов на связь так и не вышли, после чего адмирал свернул операцию. Матерый разведчик прекрасно осознавал, что теперь большевики отлично осведомлены о ее целях и, значит, продолжать попросту бессмысленно. Не существует людей, которых невозможно не разговорить, существуют плохие следователи, а в профессионализме сотрудников НКВД Вильгельм нисколько не сомневался.
Так что докладывать фюреру нечего. Тем более пытаться объяснить, отчего все произошло именно так, как произошло. Ну, а его собственные предположения? Предположения, окончательно сформировавшиеся после того, как он убедился, что братья Хортены, равно как и ведущие танкостроители, пока даже не помышляют о подобных разработках (первые, справедливости ради, как раз таки помышляют, но отнюдь не в чертежах – заострять на подобных деталях внимание фюрера Вильгельм нужным не счел)? Об этом еще стоило подумать, очень хорошо подумать…
Но сначала – тут Гитлер абсолютно прав – необходимо любой ценой отыскать отправителя письма. Тем более район его проживания уже локализован, осталось только аккуратно затянуть поисковую петлю, поскольку Канарису он нужен исключительно живым. Или как минимум способным самостоятельно отвечать на заданные вопросы. А дальше? Дальше необходимо выяснить, какая может быть связь между ним, его посланием – и русскими психиатрами, точнее – их интересом к своим собственным военачальникам. Поскольку в том, что оная связь имеется, Вильгельм уже практически не сомневался, хоть даже самому себе не мог пока объяснить, какая именно…
* * *Седоватый мужчина лет сорока с небольшим с треском распахнул запертые на зиму створки и забрался на подоконник. Под подошвами потертых, со следами недавнего ремонта ботинок негромко похрустывала осыпавшаяся замазка. Пропахший бензином и угольным дымом воздух обжег холодом лицо, забрался под расстегнутый пиджак и несвежую сорочку. Раскатисто прозвенев на повороте, под окном прогрохотал трамвай, скрежеща колесами по обледенелым рельсам. Столица великой империи жила своей жизнью, в которой уже не было никакого места младшему инженеру Фридриху Шнайдеру, во время обучения в политехническом институте зарекомендовавшему себя лучшим чертежником потока.
Не меняя выражения лица, мужчина решительно шагнул вперед, без единого звука пролетев все четыре этажа. Удара о вымощенную брусчаткой мостовую, аккуратно разграфленную на аккуратные кирпичики выпавшим вчера мелким снегом, не осознал ни он сам, ни контролирующий его разум сотрудник спецлаборатории проекта «Возрождение» Томас Малиц, к этому моменту уже успевший произнести формулу возвращения.
Приехавшие одновременно с каретой «Скорой помощи» полицейские разогнали зевак и оформили свершившееся самоубийство; медики же отвезли тело несчастного в городской морг. Местный дворник, недовольно бормоча себе под нос и заметно прихрамывая на перебитую еще во время прошлой
