И все равно, даже такого, практически искалеченного, нашего друга боялись. Иначе зачем вокруг него столпилось столько чернецов? И почему каждый его палец на руках был закован в стальной кругляш, покрытый рунной вязью? Я слышал про такие оковы. «Перчатки магов», порождение Ордена, блокирующие любую магию.
Они боялись его.
И Луизу тоже. Она вышла из кареты следом за своим избранником, причем Робер подал ей свою левую руку. По традиции следовало бы правую, но такой возможности у него не имелось. Да, впрочем, Лу и не поняла даже, что условности нарушены. Потому что она не могла ничего видеть.
Орден ослепил ее. Ей выжгли второй, уцелевший в переделке у Гробниц, глаз. И я знаю, кто это сделал.
Форсез. Клянусь всеми богами, это его рук дело.
Он ждал моих друзей там, у столбов, и даже сквозь непроницаемый мрак, находящийся под капюшоном, я распознал торжествующую улыбку на его лице. Точнее – том кошмаре, что заменяет ему лицо.
Если бы я мог все вернуть назад, то этот скользкий гад никогда бы не вышел из Палаты Раздумий. Да пусть меня бы даже в Силистрии казнили за это, я согласен на такой размен. Прав был Монброн, тысячу раз прав. Надо было его придушить. Надо!
Он терпеливо ждал, пока наши друзья доковыляют до того места, где им предстояло умереть, и только после этого что-то им сказал.
Луиза, услышав его голос, покрутила головой, Робер, придерживающий ее за руку, что-то шепнул ей на ухо, та улыбнулась, показав десны с обломками зубов, и тихонько зашлепала босыми ногами дальше, оставляя за собой следы в виде капелек крови.
И я понял – для них Форсеза не существовало. Как, впрочем, и близкой смерти, и толпы вокруг, и палачей Ордена. Они просто радовались тому, что снова вместе. И навсегда останутся друг с другом, потому что их души уйдут за Грань рука об руку.
– Милости, – гаркнул кто-то из толпы. – Милости!
Правильней было бы крикнуть: «королевской милости», но Стивен Третий на казнь не пожаловал.
– Дети же еще совсем! – поддержали крикуна сердобольные горожанки. – Какое такое зло они сотворить могли?
Толпа зашумела, и это очень не понравилось появившимся у столбов, к которым уже привязывали наших друзей, отцам-настоятелям.
– Маги есть зло! – рявкнул один из них, да так, что перекрыл многоголосый гул. – Возраст и пол не есть основание для милосердия! Любой, кто использовал волшбу во вред людям, повинен смерти! А кто ее специально для того учил – сожжению на медленном огне! А те, кто милости для врагов рода человечьего просит, считай род тот самый предают! Они хуже магиков! Они изменники, потому тоже смерти повинны!
Умеет Орден страх на людей нагонять, что да – то да. Крики мигом стихли, народ просто молча глядел на то, как вокруг наших друзей умело раскладывают вязанки хвороста таким образом, чтобы огонь добирался до их сердец медленно, как его поливают маслом, как Форсез выбирает факел, которым он зажжет костер.
Меня била мелкая дрожь, я сжал кулаки так, что сквозь пальцы закапала кровь. Рози буквально висела на мне, постоянно шепча что-то в ухо, но я не разбирал ее слов.
А де Лакруа с де ла Мале были безмятежно спокойны. Робер что-то говорил своей любимой, Луиза время от времени улыбалась, стараясь, впрочем, не слишком широко раскрывать рот. Как видно, воздух, попадая в обломки зубов, причинял ей сильную боль.
И на Форсеза, выбравшего и даже запалившего факел, даже внимания не обращали.
Как, впрочем, и на рослого отца-настоятеля, который развернул пергаментный свиток и зычным басом начал перечислять их грехи, разумеется, сплошь и рядом выдуманные.
Умерли они так же, как прожили свои последние минуты – светло, печально и вместе. Первой ушла Луиза, которой длинная черная стрела попала в многострадальную глазницу, ту, что ранее была закрыта повязкой. Робер пережил ее буквально на несколько секунд, с той разницей, что его стрела тюкнула в то место, где кончается нос и начинается лоб. Выстрел истинного мастера, мне про такое еще Агриппа рассказывал. Мол – в эту точку попасть может только тот, кто становится с луком одним целым. А тут еще и с такого расстояния! Ясно же, что откуда-то сверху стреляли, то ли из вон той ратуши, то ли с какой-то из башен, находящихся неподалеку от площади.
На площади установилась такая тишина, что было слышно, как с факела, который держал в руках Форсез, смола на камни площади капает. А после раздалось его же бешеное шипение:
– Не-е-е-е-е-е-ет! Нет! Кто? Сгною!
Он сдернул с себя капюшон, оскалился и завертелся на месте, как волчок, даже не осознавая, похоже, что толпа, увидев его облик, изрядно перепугалась.
– Не тех жечь хотели! – пробормотал стоящий рядом с нами седой мастеровой. – Не человек ведь это. Демон!
Форсез настолько впечатлил местных жителей, что те даже про наших убитых друзей забыли, хоть это происшествие и было из ряда вон выходящим. Да что там – кое-кто из наиболее впечатлительных кумушек даже в бега подался, истошно вопя.
И это было нам на руку.
– Уходим, – прошипела мне в ухо Рози и потащила за собой. Эбердин этого говорить было не нужно, она сама додумалась до того, что пора, пожалуй, уносить отсюда ноги.
Кинув прощальный взгляд на тела наших друзей, я поспешил за своей невестой.
– Ворота! – наконец-то проснулся отец-настоятель. – Все ворота закрыть, из города никого не выпускать! Каждого допросить! Всех, кто вызывает малейшее подозрение – под замок!
– Это пока еще не ваш город! – донесся до меня чей-то выкрик. – Форнасионом правит династия Лигернов, так было, есть и будет!
Чем там дело кончилось – не знаю, но как в сторону главных ворот пронеслась свора чернецов я заметить успел. Там нам выйти точно не судьба.
Но Рози туда и не собиралась, она уверенно нырнула в один из бесчисленных городских переулков, потом в другой, и все это время неустанно сквернословила себе под нос, поминая наших родителей, родителей наших родителей и так до шестого колена включительно.
Вскоре я понял, что у нее было на уме. Боковые ворота, предназначенные для торговцев скотом, были тут такие. Они в любом крупном городе есть. Ну не вести же коров или свиней через главные ворота, верно? Толкучка, запах, кучи дерьма. Кому это надо? И через торговые тоже, купцы не любят суеты.
Одно плохо. Опоздали мы. Их перекрыли буквально на наших глазах, вызвав при этом справедливое недовольство селян, которые расторговались на городских рынках, поглядели на площадную жуть, и как раз собирались отправиться домой,
