Но Вилли пребывал в другом мире.
– В моей деревне был человек, – заговорил он снова, – старый, полуслепой, он воевал в молодости за Невесту на востоке, торговый путь тогда еще был закрыт, и он обезножел от ран. Сидел целыми днями на циновке за дверью, в тени большого кедра, и пересказывал истории, которые слыхал на войне: про ее чудесное рождение из морской пены, про то, как она обрела Девять Священных Форм, про Великое Бракосочетание. И, если терпеливо подождать и слушать не перебивая, он мог перейти к пророчеству о ее уходе.
Кэй тяжело качала головой в такт тяжелому раскачиванию корзины под действием попутного ветра. И чем дольше она кивала, тем дальше, казалось ей, отплывало куда-то в сторону ее сознание, и она подумала: не открыть ли глаза? Глаз. Она не могла вспомнить, сколько у нее глаз, но какая разница – ведь смотреть сейчас особенно не на что.
К пророчеству о ее уходе, подумала она. Уходе.
– О ее уходе из этого мира, – тихо подытожил Вилли; но обе девочки крепко спали.
Когда Кэй проснулась, все было по-другому. Во-первых – опять темно. А еще воздух теперь был сухой и страшно холодный, он битым стеклом резал ей кости. Элл, съежившись на боку, слегка похрапывала; по другую сторону от себя, совсем близко, Кэй увидела духов, они сидели друг напротив друга и играли в какую-то игру на круглой доске. Они всматривались в маленькие черные камешки и время от времени, не соблюдая строгой очередности, перемещали их.
– Куда мы летим? – резко спросила Кэй.
Вилли взял один камешек и сжал в руке. Казалось, он встревожился, но затем успокоился.
– Мы летим повидать Распорядителя Гадда, дело касается твоего папы. Кое-что необходимо сделать в связи со всеми этими свидетельскими способностями.
– И авторскими, – добавил Флип. Он сверился с прибором и поддал газу – горелка ответила продолжительным выбросом пламени.
– Но куда… – Кэй выбросила руку, охватывая этим движением черноту вокруг; сквозь эту пустоту лишь смутно проглядывала неровная, сухая, скалистая, поросшая кустарником местность, она медленно тянулась под аэростатом, который все дальше гнал ветер. – Где все это? Где мы сейчас?
– Все на свете стекает с гор, – промолвил Вилли. Слегка склонив голову на сторону, он смотрел на Кэй как на источник огромного счастья. Казалось, он считает великой своей привилегией сказать ей даже единое слово. – Что вода, что истории. Если хотим попасть к началу этой, надо подняться в гору и войти внутрь горы.
Кэй почувствовала, что в ней поднимается злость.
– Вы не отвечаете, – сказала она. Не сварливо, но без обиняков.
– Ответа – настоящего – не существует, – отозвался Вилли. – По крайней мере такого ответа, какого ты ждешь. Да, вначале ты, возможно, расстроена, сбита с толку, но не исключаю, что в самом расстройстве твоем отыщется кое-какая основа для надежды. – Он опустил глаза на доску перед собой, на блестящие черные камешки и подвинул один, потом другой – первый просто и коротко, второй по длинной дуге. – Бывают времена, когда самое важное только и видится – только и может быть увидено, – что в темноте. Бывают времена, когда любая гора сгодится, когда важно войти не в какую-то определенную гору, а в какую-нибудь. Мы направляемся таким путем и в такое место, что нам, может быть, покажет себя нечто наивысшее.
Кэй хотелось вознегодовать, но с каждым словом Вилли новая частичка ее расстройства, казалось, улетучивалась. Потому что в нем не чувствовалось пренебрежения к ней – ровно наоборот. Его глаза сновали туда-сюда между ней и доской, на которой по-прежнему лежала его рука, – можно подумать, доска была холстом и он писал портрет Кэй, изучая линии и светотень ее лица под косым лучом фонаря.
– Не понимаю, – сказала она. – Ничего не понимаю.
– Вот и хорошо, – промолвил Флип. Он сидел на полу ближе к ней и мог дотянуться ладонью до ее руки. Его прикосновение, бережное пожатие чуть ниже плеча – отеческая, нежная сила – поддержало и воодушевило ее. – Сознавать свое непонимание – хорошо. Вот когда человек думает, что понимает, когда полностью в себе уверен – тут-то он обычно оказывается кругом не прав.
– Что Гадду нужно от моего папы?
Вилли и Флип дружно уставились на доску перед ними.
– Что он хочет с ним сделать?
– Вилли, – сказал Флип тихо, еле слышно. – Она еще девочка, но…
– Она в опасности.
– Она автор. Она уже проделала очень далекий путь, и очень храбро проделала.
Вилли немного откинулся назад в сидячем положении, его руки теперь обхватывали полусогнутые колени.
– Чтобы объяснить тебе, кто такой Гадд, мне придется тебе рассказать о вифинских рыцарях.
Наклонив голову над доской, на которой они с Флипом до этого играли, Вилли начал передвигать камешки – округлые, продолговатые, с серовато-синим отливом, похожие на гальку, которую Кэй, бывало, собирала у моря в Норфолке. Они выписывали на доске сложные узоры, его длинные изящные пальцы двигались не переставая, независимо друг от друга, беспрерывно рисуя невидимые кривые, петли и спирали. В каждый момент кончик каждого пальца мягко толкал или тянул один, два или несколько камешков, так что Кэй видела на доске весь прихотливый процесс: камешки стягивались воедино, разбегались веером, группировались, менялись местами, перестраивались и перекомпоновывались, а потом вдруг все опять разобщались, постоянно обновляя свое распределение по доске. Поначалу это движение смутило Кэй, поставило в тупик, и она удрученно подумала, что сейчас просто повернется, проберется обратно сквозь снасти и залезет к Элл под теплое одеяло. Но, продолжая наблюдать, она увидела, что один из камешков перемещается не так, как другие, и пришла мысль, что в движениях пальцев Вилли, может быть, есть система: этот камешек совершал короткие, быстрые рывки, большей частью по прямой, рывки, которые из-за того, что он переходил при этом от пальца к пальцу, не привлекали первое время ее внимания. Она заметила, что с ним постоянно сталкиваются другие камешки, и пожалела было его – жертву множества ударов; но потом ей показалось, что он переманивает эти камешки на свою сторону: отскакивая, они словно бы приобретали в какой-то степени его свойства, начинали двигаться не длинными летучими дугами, а все более скованно, заржавленно. Чем дольше пальцы Вилли плели на доске свою ткань, тем меньше Кэй их замечала, теперь она видела только камешки и их жизнь: то, как этот один, точно вирус, заражал
