Я приехал в Америку недавно, и меня все еще напрягало новое и необычное окружение. Ночевал я в комнатушке над таверной на Нассо-авеню, деля ее еще с пятью незнакомыми мужчинами. Судя по всему, местные традиции не предусматривали, что мы должны были познакомиться, и мы относились друг к другу как к чужакам, даже несмотря на то, что спали бок о бок, едва не соприкасаясь. Порой казалось, что в Америке людям законодательно запрещалось знакомиться и дружить. В Гринпойнте, районе Бруклина, где я жил, в основном селились немецкие и ирландские эмигранты. Были и поляки, и редкие представители еще десятка национальностей. Куда ни глянь были непохожие на меня люди, и я чувствовал себя пресноводной рыбешкой, заплывшей в большое соленое море. А этот новый человек, несмотря на знакомый язык, выглядел чуждым даже в этой стране чужаков. Подобно грубым столам и стульям вокруг, он был будто сколочен плотником-неумехой. Криво выпилен, неотесан, нескладен – словно наспех сбит гвоздями. Нос у него был кривой, один глаз больше другого. Он давно не брился, а волосы, казалось, были обрезаны ножом. Лицо его было морщинистым, но возраст не поддавался определению.
Я сидел за длинным столом в паре метров от ожидавшей мужа ирландки. Когда мой соотечественник встал, я окликнул его по-польски, пытаясь перекричать шум и гам.
– У тебя, должно быть, дома свой малыш?!
Еще не договорив, я понял, что зря это сказал. Мужчина взглянул на меня. Ни один мускул не дрогнул на его лице, но он заметно побледнел и осунулся. Взяв свободный стул, он сел напротив и уставился на меня с выражением, которое я счел пугающим, пока не понял, что смотрит он вовсе не на меня. Он вообще ни на кого не смотрел. Наконец он повел широченными плечами, словно скидывая с них тяжелую ношу, повернулся, позвал хозяина по имени и заказал водки и капустняк. Когда бутылка появилась на столе, он налил себе стакан до краев и осушил его в два глотка. Лишь тогда он обратил внимание на меня. Его глаза пристально изучали мое лицо.
– Мазовшанин, – угадал он область, откуда я был родом. – Варшава?
– Кутно, – уточнил я и по американскому обычаю протянул руку. – Стефан Дудек.
Собеседник пожал мою руку.
– Мишке, – представился он. За все время нашего знакомства я так и не узнал его имени – только фамилию.
Принесли суп и краюху хлеба, и Мишке принялся есть. Несколько минут он даже не взглянул на меня и не произнес ни слова, и я уже решил было, что он обо мне забыл, и я не добьюсь от него больше, чем пары слов.
Но тут он оторвался от еды и указал на миску пальцем.
– Это я научил здешнего повара готовить капустняк, – сказал он. – Получается недурно. – Он снова повернулся и попросил у хозяина еще миску супа «для земляка», после чего осмотрел меня с головы до ног. – В порту работаешь?
Я кивнул.
– Крепкий ты парень, здоровый, – Мишке перешел на английский, и я подумал, что эту фразу он часто слышал в свой адрес от других.
Он снова наполнил стакан и осторожно, можно даже сказать, неподобающе для такого здоровяка, глотнул водки.
– Хочешь зарабатывать по два двадцать пять в день? – спросил он. – Пойдем завтра со мной, я тебе работу на мосту подыщу.
Должно быть, я состроил какую-то глупую рожу, потому что Мишке расплылся в улыбке. В порту я зарабатывал куда меньше двух долларов и двадцати пяти центов, но…
– На башнях? – спросил я, живо представляя головокружительную высоту недостроенных башен Бруклинского моста, которые были выше любого виденного мной рукотворного сооружения.
– Нет! – презрительно фыркнул Мишке, словно считая укладку огромных гранитных блоков на высоте нескольких десятков метров работой для сопляков. – Какие башни? Кессоны! Со стороны Бруклина все уже готово, а вот со стороны Нью-Йорка работы осталось на несколько месяцев.
– Кессоны?! – удивленно повторил я.
– Знаешь, что это такое?
– Кое-что слышал, – ответил я, не уточняя, что слышанное мной казалось страшным и невероятным. – Но я не вполне понимаю, что это. Работа ведется под водой?
– Точно! – глаза Мишке заблестели. – Под водой, но не в воде! Сейчас расскажу, – он обеими руками схватил миску с супом и придвинул ко мне. – Вот это Бруклин, – палец Мишке уткнулся в стол между ним и миской, – а это Нью-Йорк, – он ткнул с противоположной стороны миски. – А суп – это река, большая, широкая, сам знаешь. Вот. Чтобы построить такой большой мост, сперва надо построить две башни с каждой стороны, но не на берегу, а в самой реке, чтобы мост держался. Понятно? Вот! А как построить каменную башню с фундаментом глубоко под водой? – Мишке свел пальцы и опустил их в суп до самого дна тарелки. – Непростая задачка!
В американских тавернах к водке дают маленький стакан. Мишке осушил его, перевернул и стал медленно опускать в миску.
– Представь, что он деревянный, – сказал он, постучав пальцем по стеклу. – И большой, очень-очень большой. Но он держится на воде! – он прикоснулся краем стакана к поверхности супа. – Теперь ты выводишь эту штуку на нужное место в реке и кладешь сверху каменные блоки, один за другим. Ты строишь башню. И что происходит дальше? Правильно, эта штука, – он показал на стакан, – тонет. Чем больше блоков ты кладешь, тем глубже она погружается. Когда камня достаточно, она опускается на самое дно, – он погрузил стакан в суп до дна.
– Хитро, – согласился я.
Мишке приблизился ко мне, таращась своими разными глазами.
– Нет! – воскликнул он. – Это еще не хитро, подожди, пока я закончу! – его более широкий глаз расслабился, а вот узкий по-прежнему глядел на меня с прищуром, скептически. – Дудек, что, по-твоему, на дне реки? Правильно, ил! А наши башни, которые должны держать мост, будут большими, высоченными! Выше, чем церковь Святой Троицы! Какой дурак будет строить их на илистом дне?
Я приехал в Нью-Йорк недавно, и еще не видел церковь Святой Троицы. Мишке перешел на заговорщицкий шепот и ухмыльнулся, словно только что удачно пошутил.
– Теперь-то и начинается самое
