Земля подскажет Тангаю, где были стоянки людей-грифов. Где они спали, где они ели. Где они, устав от бесконечной скачки, решили отдохнуть и выпить вина. А потом один из них скинул войлочные штаны и взгромоздился на Нанку. А потом другой, а потом третий.
Тангай полетит сквозь белую пустыню, сжимая в руке нож. Он обязательно их найдет. И тогда Нанка споет им колыбельную песню.
Спи-усни, мой мальчик,Спи-усни, дитя…И люди-грифы уснут. Не смогут не уснуть. Такая уж сила у голоса Нанки.
Спи-усни, пригожий,Закрывай глаза…И тогда Тангай подойдет и ударит каждого из них в сердце.
Умче-дух придет к тебе,Но ты будешь спать…А потом он возьмет Нанку за руку и поведет за собой. Так всегда поступали мужчины его племени.
Ворон-птица прилетит,Но не потревожит тебя…И земля не дождется Весны. Вместо нее придут Нанка и Тангай. Сначала к людям его племени, а потом на запад. К людям, дышащим огнем. К мудрым народам, которые говорят с небом и морем. К диким лесным людям, которые рисуют на теле синей краской. К черным людям, которые поклоняются кошке и соколу.
Кошка-рысь придет,Но не нарушит твой сон…Они пойдут ко всем людям, которые не хотели слушать сладких песен Нанки. И Нанка им споет. Сначала им будет холодно. Но потом станет хорошо. Они будут лежать на коленях Нанки-Зимы, укутанные одеялом вьюги, и слушать ее сладкую песню. Пока Тангай-Холод не остановит их сердце ударом кинжала.
Колдунья Зима прилетит,Но ты никогда не проснешься…А потом Тангай найдет лодку, и они поплывут через океан. И за ними по пятам будет следовать Зима, чтобы укутать всю Землю белым саваном. И усыпить ее сладкой песней Нанки.
Спи-усни, мой мальчик…Когда Тангай проснется. Если проснется.
Тьма в людях
Генри Лайон Олди. Принц тварей
Рекой кровавой плыл корабль-дракон,По берегам – рычащие берлоги.Я заходил в чугунные чертоги,Я знал объятья змеехвостых жен.Теперь же – осеклись во тьму дороги,И я лучом рассвета озарен.Роберт ГовардНочь мальчик провел в лесу, в развилке могучего дуба. Шершавая кора, впитавшая за день тепло солнца, была на ощупь приятнее влажного камня темницы. Мысли путались от усталости, веки слипались, и очень скоро Краш провалился в забытье. Во сне его завертел водоворот недавних событий. Свет фонаря в руке Вульма, колдун с зашитыми губами; оживает статуя демона, пальцы сжимают рукоять кинжала, в лицо брызжет горячая кровь… Сквозь хаос видений в сон полз вкрадчивый, настойчивый шепот: «Око Митры!.. Возвращайся-а-а…»
Черная Вдова звала приемного сына.
Он проснулся среди ночи. Дернулся, едва не свалившись с дерева, судорожно вцепился в толстый сук. Сердце колотилось в груди как бешеное. Крашу казалось, что стук его слышен на лиги вокруг. В чаще ухнул филин, в ответ издалека долетел вой волков. Рысь, подумал мальчик. От нее не спасет высокое убежище. Лоб покрылся холодной испариной. Краш дрожал, и виной тому была не ночная прохлада. Лес, погруженный во мрак, жил своей жизнью. Шептались деревья под ветром. Шуршала звериная мелюзга, перебегая от одного эфемерного укрытия к другому. Над головой раздалось хлопанье крыльев. Пронзительно вскрикнула птица. Рядом, обвивая ветку, заструилась чешуйчатая лента. Замерла, стрельнула раздвоенным язычком – и скользнула прочь.
«Мне нечего бояться! – Краш перевел дух. – Я остался жив в Шаннуране! Я пил молоко Черной Вдовы. У меня есть кинжал, которым я убил взрослого а'шури! Что мне жалкая плешивая рысь?»
Он успокаивал себя, но дрожь не унималась. Уши ловили каждый звук, каждый шорох. В конце концов он задремал, но сон его был чуток. Ни свет ни заря, разбитый и хмурый, до крови ободрав колени, мальчик сполз с дерева – и побрел куда глаза глядят. Надо найти Вульма, который оставил его умирать. Найти, убить и забрать Око Митры. О том, что ребенок – не соперник взрослому воину, Краш не задумывался. Ах да, вспомнил он. Я собирался найти могучего волшебника и напроситься к нему в ученики! Хорошая идея. Я могу искать Вульма и подходящего волшебника одновременно. Краш приободрился. Лес поредел, впереди возник крутой берег реки. По краю вилась укатанная дорога. Лучи восходящего солнца слепили глаза, привыкшие к темноте. От голода сводило живот. Отчаянно моргая, плача от рези под веками, он сослепу угодил в цепкие объятия ежевики. Колючки – это неприятно, но спелые, иссиня-черные ягоды… Перемазанный сладким соком, он выбрался из зарослей. При помощи кинжала соорудил пояс из лыка и берестяной туесок, куда сложил оброненные Вульмом драгоценности: два рубина и золотую цепочку. Привесив туесок к поясу, спустился к реке. Утолил жажду, умылся; смыл с клинка следы крови.
Сунув кинжал за пояс, Краш решил, что имеет вид независимый и даже воинственный.
До трактира он добрался к вечеру, когда солнце коснулось снежной вершины Герагаса. В брюхе урчало. Саднили сбитые ноги. Дверь бревенчатого, похожего на жабу строения, была распахнута – в первую очередь, чтобы выветривался чад. Крыша из теса поросла мхом, над трубой курился дымок. У коновязи жевали сено две лошади. Казалось, трактир стоит здесь от сотворения мира.
Краш заковылял ко входу.
Низкий потолок затянуло копотью. К основной балке подвесили колесо от телеги. На ободе чадила полудюжина свечей. Но даже такая роскошь не привлекала в трактир толпы народу: два мрачных бородача да тощий парень в углу. Бородачи смахивали на братьев-разбойников, а парень, хлебавший из глиняной миски, – на бродячего музыканта. Точно, вон и лютня у стены примостилась.
Трактирщик в засаленном фартуке встал на пути:
– Чего тебе, малец?
– Ужин! И переночевать.
– Деньги есть?
– Есть.
– Покажь.
Краш с опаской покосился на бородачей, но те пренебрегли мальчишкой. Тогда он сунул руку в туесок, нащупав цепочку. Золотые звенья масляно блеснули, ловя огонь свечей.
– Золото? – Трактирщик понизил голос.
– Ага!
– Спер? У кого?
– Я не вор.
– Дай гляну. Фальшивая?
Выпускать цепочку из рук не хотелось. Но куда денешься? Заартачишься – трактирщик решит, что фальшивка, и прогонит взашей.
– Ты гляди… Настоящая. Чего за нее хочешь?
– Ужин, ночлег… еды в дорогу… И сапоги!
– Идет, – без торговли согласился трактирщик, и Краш понял, что продешевил. – Садись, сейчас жрать принесу.
Цепочка исчезла в кармане фартука. Угрюмое лицо трактирщика подобрело. На изрезанном ножами столе возникли две миски, с жарким и бобовой кашей, лепешка и кружка пива. Пиво Крашу не понравилось. Он хотел спросить воды, но раздумал. Сопляка, который даже пива не пьет, нигде не примут всерьез. Сделав второй глоток, больше первого, он накинулся на еду. Мясо… ыгх-х-х! – горячущее! И каша… Миски пустели с пугающей быстротой.
