От восьмидесяти трех воинов сотни, начавших поход, остались четырнадцать. Два десятка Сохор потерял до Владимира. На четыре десятка сотня уменьшилась при штурме руситской столицы. Тела батыров устлали ледяные валы и доверху заполнили ров. Монгольская ярость перехлестнула за стены; женщин, детей и мужчин предавали мечу; последние защитники сгинули в огне горящего дома распятого бога. Выжженный город три ночи сочился кровью. Пресытившиеся вороны брезговали мясом и выклевывали у трупов только глаза, столько было там мертвецов. Еще три воина погибли в последние дни, подлые урусы прикрывали тропы самострелами и ловчими ямами. Остатки сотни Сохора упорно стремились вперед.
В деревню ворвались на рассвете, едва блеклое солнце отлипло от горизонта. Пятерых стариков и мальчишек, вооруженных копьями и слабыми луками, посекли. Здоровых и сильных мужчин не осталось – руситские мужчины погибли под знаменами кагана Юрия. Дальше пошла потеха. Ловили женщин, тешили плоть, резали животы. Воины не гнушались и старухами. Младенцам разбивали головы и ломали хребты. Когда приходит Орда, духи дают выбор – покориться или погибнуть. Гордые урусы выбрали второе. Отныне их ждала только смерть.
Застоявшаяся кобыла ударила копытом, игриво вскинула зад. Сохор провел ладонью по бархатистой лоснящейся шее.
– Дэлгээн Хуранцэг, дэлгээн.
Лошадь всхрапнула и успокоилась, чутко ловя слова хозяина фигурно подрезанными по китайской моде ушами.
Послышался знакомый вкрадчивый перезвон, и к сотнику на рыжей лошади, разрисованной цветными кругами, подъехал шаман Хулгана. Тот Кто Видит Все, и Все Видит Его, в шубе, расшитой костяными трещотками, цепями и нитями колокольчиков. Правая рука шамана висела вдоль тела. Шаман прятал ее, баюкая на привалах и держа поближе к огню. Рука была иссохшей, почерневшей, сгнившей до кости, с длинными завитками желтых ногтей. Через нее, много зим назад, в шамана вселился дух Мангий-хор. Все боялись шамана, даже Сохор. Ему доставались лучшие куски мяса и доля добычи. А как иначе? Не у каждой сотни есть свой шаман. Шаман предсказывает погоду, привлекает удачу и задабривает духов – огу, дающих сотне ровную дорогу, спасение от мечей и болезней, резвость и здоровье коням.
– Эти люди нищие, нукур, – проскрипел шаман, с трудом раздирая синие губы, за которыми блестели выкрашенные красной охрой, хищно заостренные зубы. – Их богатство – деревянные чашки, рваная одежда и глиняные статуэтки оглоев.
На черной, сморщенной ладони шамана лежала фигурка: получеловек-полузверь, с кривыми лапами и ощеренной пастью. Игрушка, слепленная нарочито грубо, внушала омерзительный страх.
– Выбрось, – посоветовал сотник.
– Пригодится. – Зверь исчез в складках засаленной шубы. – Воины недовольны, добычи нет, скоро они пресытятся кровью. Ты обещал золото и женщин, нукур.
– Тебе мало золота, Хулгана?
– Хох-хо, – смех шамана походил на карканье старого ворона.
Свою часть добычи шаман высыпал в болота и реки, а рабам резал глотки во славу Тенгри, пил горячую кровь, а потом бился в пепле костров, неразборчиво вещая чужими страшными голосами. Хулгану влекли эти мрачные северные леса, он чувствовал скрытую снегами и болотами силу. Хулгана хотел овладеть этой силой. Золото ему ни к чему.
– Я спросил руситов, взятых живьем, – проворчал, отсмеявшись, шаман. – Ни один не указал мне пути. Они боятся леса, трусливые выродки.
Сохор тяжко вздохнул. Всюду одно и то же. Урусы скрывают дорогу в глубь леса, к тайным святилищам, где, по слухам, высятся идолы из чистого золота, с глазами из крупных рубинов и серебренными бородами. Проводника не удавалось найти ни подкупом, ни пытками, ни угрозой. Порой Сохор сам не знал, зачем ему это богатство. В обозе, что шел за туменом, у него было три арбы, полных добра, и два десятка руситских невольников. Угрюмых бородатых мужчин и непокорных, дивно прекрасных женщин он продаст, оставив себе для услады голубоглазую, едва распустившуюся девчонку, чей сладкий сок он собрал первым, на трупах отца и матери, рядом с пепелищем сгоревшей Рязани. Насытившись, Сохор продаст и ее. Персидские купцы платят золотом за белокожих светловолосых рабынь. Ммм… надо было взять девку с собой, она хорошо грела холодными вечерами. Кусачая, правда, – сотник сладко зажмурился, потирая прокушенное плечо. Под пальцами масляно звякнул кольчужный панцирь ильчирбилиг.
За пылающими избами хлестко защелкала плеть, донеслись грубые гортанные голоса. Всадники-дайчины в мохнатых шапках гнали по дороге женщину. Она семенила, припадая на левую ногу, поскальзываясь и спотыкаясь в грязи. Едва прикрытые рубищем плечи подрагивали под секущими ударами сыромятной витой ташурдах. К груди женщина прижимала сверток из гнилой ткани и шкур.
Очир, первый лучник отряда, осадил скакуна и с легким поклоном сказал:
– Хухна пряталась за деревней, нукур. Воняет, как сотня дохлых чонынов.
Женщина смахивала на бродяжку. Измызганную рванину, наброшенную на искривленное тело, покрывали пятна соли и грязи, в многочисленных прорехах просматривалось немытое тело. Лицо изможденное, узкое, бледное, в потеках сажи и копоти. Черные смоляные волосы слиплись в колтун и падали на глаза, в нечесаные пряди набились еловые веточки и сухая хвоя. Пахло от нее мокрой псиной и прелым листом.
Сохор брезгливо скорчил рассеченные мелкими шрамами губы. Эти отметины он получил мальчишкой, когда на стойбище напали чжурчжэни. Воин, убивший родителей, саданул латной рукавицей семилетнего Сохора в лицо. Начались годы рабства, унижений и голода. Свободу ему вернул великий Чингиз, отец всех монголов, истребивший чжурчжэней и сровнявший с землей их древние города. Хозяину Сохор выдавил глаза и волоком тащил по степи, пока тот не превратился в кусок пыльного, склизкого мяса.
Грязная женщина стояла, не смея поднять головы. Голые ноги покрывали рубцы и язвы, ступни были замотаны тряпками.
– Зачем пряталась? – спросил сотник. Он хорошо говорил по-руситски, два года перед вторжением под видом торговца проведя на полуденных границах Руси. Было там и множество других, подобных ему. Глаза и уши Орды.
– Вы монголы, – просто ответила женщина, переминаясь на грязном снегу.
– А ты осторожна, – улыбнулся Сохор улыбкой, напоминавшей взмах сабли, мимолетной и хищной.
– Потому и жива до сих пор, господин.
Женщина начинала нравиться сотнику. Она стояла, покачиваясь, и равнодушно рассматривала жутко изувеченные тела. Он передумал ее убивать.
– Почему не оплакиваешь свой народ?
– Это не мой народ, – женщина ожгла сотника вспыхнувшим взглядом. Она и правда совсем не походила на золотоволосых, светлооких руситок, рожденных среди снега и бескрайних лесов.
Сохор наклонился и концом плети подцепил нищенку за подбородок. На него глянули огромные, расширенные, черные словно деготь глаза. В этих глазах жила пустота. Такие бывают у людей, видевших смерть.
– Ты не руситка?
– Я алия-нуи. – На лице бродяжки появилось и сразу же исчезло горделивое выражение. Словно жемчужница раскрылась и тотчас захлопнулась, оберегая спрятанную внутри драгоценность. – Я ненавижу урусов.
Женщина пнула лежащий на обочине труп с рассеченной спиной. Сохору показалось, что грязный сверток у нее на руках шевельнулся.
– Мой народ жил здесь за тысячи лет до того, как с заката пришел первый урус. За
