Дверь в сад была распахнута настежь, и нечеткий след уходил вверх по крутой садовой дорожке. Трудно было представить себе, что хромой человек взбежал по ней, и все же бежал хромой – отпечаток одной ноги был неправильной формы. Затем шел только неправильный след, словно кто-то прыгал на одной ноге; затем следы обрывались. Больше нечего было узнать о докторе Хэнки. Несомненно, он занялся книгой. Он нарушил запрет и пал жертвой рока.
Они вошли в ресторан, и Прингл немедленно положил книгу на столик, словно она жгла ему пальцы. Священник с интересом взглянул на нее; на переплете были вытеснены строки:
Кто в книгу эту заглянуть дерзнет, Того Крылатый Ужас унесет…
Дальше шло то же самое по-гречески, по-латыни и по-французски.
Принглу и Опеншоу хотелось пить – они еще не успокоились. Профессор кликнул лакея и заказал коктейль.
– Надеюсь, вы с нами пообедаете, – обратился он к миссионеру. Но Прингл вежливо отказался.
– Вы уж простите, – сказал он. – Я хочу сразиться с этой книгой один на один. Не разрешите ли воспользоваться вашей конторой часа на два?
– Боюсь, что она заперта сейчас, – ответил Опеншоу.
– Вы забыли, что там разбито окно. – И преподобный Льюк Прингл, улыбнувшись еще шире, чем обычно, исчез в темноте.
– Странный он все-таки, – сказал профессор, озабоченно хмурясь.
Он обернулся и с удивлением увидел, что Браун беседует с лакеем, который принес коктейль. Насколько он понял, речь шла о сугубо частных делах – священник упоминал о каком-то ребенке и выражал надежду, что опасность миновала. Профессор спросил, откуда он знает лакея. Священник ответил просто:
– Я тут обедаю каждые два-три месяца, и мы иногда разговариваем.
Профессор обедал здесь пять раз в неделю, но ему ни разу и в голову не пришло поговорить с лакеем. Он задумался, но размышления его прервал звонок, и его позвали к телефону. Голос был глухой – быть может, в трубку попадала борода. Но слова доказывали ясно, что говорит Прингл.
– Профессор! – сказал голос, – Я больше не могу. Я загляну в нее. Сейчас я у вас в конторе, книга лежит передо мной. Мне хочется с вами попрощаться на всякий случай.
Нет, не стоит меня отговаривать. Вы все равно не успеете.
Вот я открываю книгу/Я…
Профессору показалось, что он слышит что-то – может быть, резкий, хотя и почти беззвучный толчок.
– Прингл! Прингл! – закричал он в трубку, но никто не ответил.
Он повесил трубку и, обретя снова академическое спокойствие (а может, спокойствие отчаяния), вернулся и тихо сел к столику. Потом – бесстрастно, словно речь шла о провале какого-нибудь дурацкого трюка на спиритическом сеансе, – рассказал во всех подробностях таинственное дело.
– Так исчезло пять человек, – закончил он. – Все эти случаи поразительны. Но поразительней всего случай с Бэрриджем. Он такой тихоня, работяга… Как это могло с ним случиться?
– Да, – ответил Браун. – Странно, что он так поступил. Человек он на редкость добросовестный. Шутки для него шутками, а дело делом. Почти никто не знал, как он любит шутки и розыгрыши.
– Бэрридж! – воскликнул профессор. – Ничего не понимаю! Разве вы с ним знакомы?
– Как вам сказать… – беззаботно ответил Браун. – Не больше, чем с этим лакеем. Понимаете, мне часто приходилось дожидаться вас в конторе, и мы с ним, конечно, разговаривали. Он человек занятный. Помню, он как-то говорил, что собирает ненужные вещи. Ну, коллекционеры ведь тоже собирают всякий хлам. Помните старый рассказ о женщине, которая собирала ненужные вещи?
– Я не совсем вас понимаю, – сказал Опеншоу. – Хорошо, пускай он шутник (вот уж никогда бы не подумал!). Но это не объясняет того, что случилось с ним и с другими.
– С какими другими? – спросил Браун.
Профессор уставился на него и сказал отчетливо, как ребенку:
– Дорогой мой отец Браун, исчезло пять человек.
– Дорогой мой профессор Опеншоу, никто не исчез.
Браун смотрел на него приветливо и говорил четко, и все же профессор не понял. Священнику пришлось сказать еще отчетливей:
– Я повторяю: никто не исчез. – Он немного помолчал, потом прибавил: Мне кажется, самое трудное – убедить человека, что ноль плюс ноль плюс ноль равняется нулю.
Люди верят в самые невероятные вещи, если они повторяются. Вот почему Макбет поверил предсказаниям трех ведьм, хотя первая сказала то, что он и сам знал, а третья – то, что зависело только от него. Но в вашем случае промежуточное звено – самое слабое.
– О чем вы говорите?
– Вы сами ничего не видели. Вы не видели, как человек исчез за бортом. Вы не видели, как человек исчез из палатки. Вы все это знаете со слов Прингла, которые я сейчас обсуждать не буду. Но вы никогда бы ему не поверили, если б не исчез ваш секретарь. Совсем как Макбет: он не поверил бы, что будет королем, если бы не сбылось предсказание и он не стал бы кавдорским таном.
– Возможно, вы правы, – сказал профессор, медленно кивая. – Но когда он исчез, я понял, что Прингл не лжет.
Вы говорите, я сам ничего не видел. Это не так, я видел – Бэрридж действительно исчез.
– Бэрридж не исчезал, – сказал отец Браун. – Наоборот.
– Что значит «наоборот»?
– То, что он, скорее, появился, – сказал священник. – В вашем кабинете появился рыжий бородатый человек и назвался Принглом. Вы его не узнали потому, что ни разу в жизни не удосужились взглянуть на собственного секретаря.
Вас сбил с толку незатейливый маскарад.
– Постойте… – начал профессор.
– Могли бы вы назвать его приметы? – спросил Браун. – Нет, не могли бы. Вы знали, что он гладко выбрит и носит темные очки. Он их снял – и все, даже грима не понадобилось. Вы никогда не видели его глаз и не видели его души. А у него очень хорошие, веселые глаза. Он приготовил дурацкую книгу и всю эту бутафорию, спокойно разбил окно, нацепил бороду, надел плащ и вошел в ваш кабинет.
Он знал, что вы на него не взглянули ни разу в жизни.
– Почему же он решил меня разыграть? – спросил Опеншоу.
– Ну, именно потому, что вы на него не смотрели, – сказал Браун, и рука его сжалась, словно он был готов стукнуть кулаком об стол, если бы разрешал себе столь резкие жесты. – Вы его называли счетной машиной. Ведь вам от него нужны были только подсчеты. Вы не заметили того, что мог заметить случайный посетитель за пять минут: что он умный; что он любит шутки; что у него есть своя точка зрения на вас, и на ваши теории, и на ваше умение видеть человека насквозь. Как вы не понимаете? Ему хотелось доказать, что вы не узнаете даже собственного секретаря! У него было много забавных замыслов. Например, он решил собирать ненужные вещи. Слышали вы когда-нибудь рассказ о женщине, которая купила две самые ненужные вещи медную табличку врача и деревянную ногу? Из них ваш изобретательный секретарь и создал достопочтенного Хэнки – это было не трудней, чем создать Уэйлса. Он поселил доктора у себя…
– Вы хотите сказать, что он повел меня к себе домой? – спросил Опеншоу.
– А разве вы не знали, где он живет? – сказал священник. – Не думайте, я совсем не хочу принижать вас и ваше дело. Вы – настоящий искатель истины, а вы знаете, как я это ценю. Вы разоблачили многих обманщиков. Но не надо присматриваться только к обманщикам. Взгляните, хотя бы между делом, на честных людей – ну, хотя бы на того лакея.
– Где теперь Бэрридж? – спросил профессор не сразу.
– Я уверен, что он вернулся в контору, – ответил Браун. – В сущности, он вернулся, когда Прингл открыл книгу и исчез.
Они опять помолчали. Потом профессор рассмеялся. Так смеются люди, достаточно умные, чтобы не бояться унижений. Наконец он сказал:
– Я это заслужил. Действительно, я не замечал самых близких своих помощников. Но согласитесь – было чего испугаться! Признайтесь, неужели вам ни разу не стало жутко от этой книги?
