- Ну что вы так долго-то?
- Да вот, пришлось потратить пару часов на то, чтоб посадить этого парня в седло, - хохотнул Кол. - Зато теперь он в нём держится, будто влитой!
- Да скажешь тоже! - смущённо проговорил Бин, неуклюже слезая с лошади. - Не падаю больше - и то хорошо.
- Я уж боялся, придётся покупать дамское седло для нашего кентавра. Но как только я об этом заикнулся, он вдруг научился сидеть в мужском.
- Какие замечательные лошади! - лирра оглядела всех четверых. Все они оказались кобылками дорийской породы, славящейся не только лёгкостью и быстротой хода, но и красивым караковым цветом шерсти.
- Да, лошади очень даже приличные! Конечно, я не стал брать саррассанских скакунов, поскольку это вызвало бы к нам ненужное внимание. А дорийки - быстрые и неброские. На таких ездят сотни людей к востоку от Латиона.
- Ну а что с оружием? - осведомилась Мэйлинн.
- Тоже полный порядок, - Кол хлопнул себя по ножнам, болтавшимся на новенькой перевязи. Он выбрал короткий легионерский меч - привычное и безотказное оружие. Бин же гордо вынул наполовину из ножен средних размеров кинжал - чуть длиннее, чем у самой Мэйлинн.
Затем Кол снял со спины одной из лошадей мешок:
- Здесь провизия. Как и обещал. И, кстати, даже сдача осталась. Вот, держи, - и Кол вынул из кармана несколько медных монет.
- Оставь себе, - ответила лирра. - Вдруг пригодятся.
- Если они мне пригодятся, то сегодня мы никуда не выедем, - мрачно проговорил Кол. - Так что - на, держи.
Лирра кивнула и ссыпала монеты в карман.
- Я тут подумал, и мне кажется, что лучше будет выступить вечером, ближе к закату, - проговорил Кол. - И вообще, было бы разумней двигаться ночами, по крайней мере, первое время, до Колиона. Во-первых, не жарко, а во-вторых - меньше любопытных глаз.
- Согласна, - ответила Мэйлинн. - Значит, сейчас идём отдыхать, а выедем на закате.
- Но прежде я хотел бы снова наведаться к оружейнику. Когда я приглядывался к мечу, заметил там весьма интересную вещицу. Небольшой лёгкий двухзарядный арбалет. Как раз для такой хрупкой девушки, как ты. Всё-таки в нашем положении разумней будет не доводить дело до рукопашной в случае чего. И тогда арбалет сможет стать веским доводом оставить нас в покое. А уж об умении лирр бить из луков и арбалетов в подброшенные доррины ходят легенды!
- Признаться, легенды привирают, - улыбнулась Мэйлинн. - Но вообще идея хорошая. И сколько же?
- Ну, недёшево... - признал Кол. - Арбалет и двадцать болтов к нему - два дора... А что ты хотел! - обратился он к присвистнувшему Бину. - Это тебе не какая-то армейская дурында, которую нужно взводить целую минуту, и которая весит все пять фунтов! Игрушка тонкая, но при этом - надёжная и мощная. И зарядить его никакой сложности не составит даже на скаку.
- Убедил, - рассмеялась лирра и полезла за кошелём. - Тогда мы с Бином - наверх, а ты возвращайся, и тоже ложись. Вечером отужинаем, и - в дорогу.
***
Они выехали, когда солнце уже касалось верхнего края крепостной стены. Неподалёку был мост, ведущий в Заречный квартал, а там можно было выйти через Восточные ворота. Однако Кол настоял на том, чтобы сделать лишний крюк и проехать вдоль реки на юг до Висельных ворот. В кварталах Нового города они привлекали куда меньше внимания.
Выехав через Висельные ворота (когда-то давно здесь вдоль стены стояли виселицы, на которых развешивали особо опасных преступников в назидание остальным), друзья проехали ещё с полмили вдоль реки, и добрались до паромной переправы. За пятёрку немолодой паромщик тут же перевёз их на другой берег. Двигаясь дальше по просёлку, они вскоре выехали на Колионскую дорогу. Здесь они пустили лошадей лёгкой рысью и двинулись на восток.
Уже начинало смеркаться. Мэйлинн скакала впереди, к ней присоединился Кол, к седлу которого были приторочены поводья четвертой лошади. У неё всё-таки висели дополнительные седельные сумки с провизией (чтоб другим лошадям не обидно было - как сказал Кол лирре). Бин, который до сих пор весьма плохо держался в седле, и уже страдал от болей в своей филейной части, держался позади, болезненно морщась.
Однако, вскоре стало заметно, что куда больше физических, его одолевают душевные муки. Кол и Мэйлинн, скачущие в двадцати шагах впереди, вели оживлённую беседу. Бывший легионер, не переставая, засыпал лирру всевозможными баснями о своих армейских похождениях, о всех историях, случающихся с ним (либо выдуманных только что) во время привалов и ночёвок. Мэйлинн смеялась, почти не переставая. Иногда она делала разные замечания, чаще всего - ловя Кола на какой-нибудь несуразице. Кол легко и серьёзно тут же признавал свой «прибрёх», как он выражался, и от этого лирра смеялась ещё звонче. Однако Бину все эти побасёнки смешными вовсе не казались. Точнее, он понимал, что в другое время и при других обстоятельствах он бы по земле катался от хохота, но сейчас ему смеяться совершенно не хотелось. Он со всё возрастающим раздражением смотрел на скачущую впереди парочку, отмалчивался, либо отвечал невпопад, когда те обращались к нему. Спустя некоторое время он стал намеренно осаживать лошадь, так что расстояние между ними увеличилось до пятидесяти шагов. Он словно давал понять: вы хотите уединиться, вот вам уединение!
Но более всего задевало, рвало душу то, что Мэйлинн словно бы и не замечала ничего. Несколько раз она обернулась, чтобы подогнать Бина, но когда тот хмуро мотал головой, она вновь возвращалась к оживлённому разговору с Колом. А уж эта скотина-Кол и вовсе не обернулся ни разу. Хорохорился, как петух, только что не гарцевал вокруг юной лирры. Со всей неотвратимой ясностью Бин вдруг осознал, что он по уши влюбился в свою вчерашнюю знакомую, да так, словно знал её уже много-много лет.
Хвала Арионну, скоро стало совсем темно. Нет, света растущей луны и звёзд хватало, чтобы видеть белеющее полотно дороги, но вот сладкая парочка, наконец, исчезла из виду. Хотя ночной воздух ещё более предательски разносил окрест бесконечный трёп Кола и нежные переливы смеха Мэйлинн. Ну, по крайней мере, теперь можно было дать волю чувствам не боясь, что кто-то увидит его лицо.
Лето двигалось к окончанию, на дворе был увиллий[1], и до месяца жатвы оставалось не более трёх недель. Поэтому ночи становились всё длиннее и прохладнее. К концу этой ночи Бину хотелось выть от боли физической и моральной. Казалось, что никакая сила не удержит его в седле ещё
