Месяц назад Огьер рисовал на берегу водохранилища, недалеко от его обычного пристанища возле кафе «Риссо». Поздним утром появилась женщина в красном пробковом шлеме и села на скамейку. Как правило, Огьер не включал случайных пешеходов в свою работу, если только они не маячили вдалеке и могли быть изображены несколькими мазками. Но эта женщина сидела в самом центре его поля зрения, словно зачарованная. Она не шевелилась, лишь часами смотрела поверх головы художника. Итак, Огьер включил ее в свой пейзаж. Затем, когда дневной свет пошел на спад, Огьер собрал краски и сложил мольберт. Перед уходом он ненадолго прервал ее задумчивость, чтобы поблагодарить за то, что она так самозабвенно позировала.
Этим, по мнению Огьера, все и должно было закончиться.
Но женщина встала и пошла за ним.
Он этого не замечал, пока она не догнала его на ступеньках, ведущих в квартиру на террасе, пропитавшуюся духами. Она с легким смущением, но отважно спросила, платит ли он тем, кто для него позирует. Художник сказал, что, как правило, нет, за редким исключением обнаженных моделей, которых он иногда нанимал, – чаще всего это были бедные горничные или помощницы по хозяйству.
Женщина в красном шлеме ушла расстроенная, хоть Огьер и заверил Сенлина, что не делал никаких непристойных предложений. Он даже не думал, что туристка согласится позировать – обнаженной или как-то иначе. На самом деле он выкинул этот эпизод из головы. Списал все на каприз туристки, захваченной экзотикой Купален.
Но она вернулась на следующий день, преисполненная решимости позировать для него, получая деньги за свой труд.
– Надеюсь, вы поверите мне на слово, если я скажу, что ничего неуместного не случилось. – Огьер подчеркнул клятву, положив руку на сердце. – Она позировала. Я написал картину, которую вы держите в руках. Я ее поблагодарил. Я ей заплатил, и она ушла. Опять же, я думал, что этим все закончится. – Наверху в синем лунном свете блестели зеркальные шары, похожие на рыболовные приманки. Сигарета Огьера вспыхнула во тьме, как оранжевый глаз, а потом погасла, раздавленная. – Но все же я увидел ее опять. И потом мы встречались каждый день на протяжении недели. За это время она рассказала мне многое. Она говорила о трагедиях и разочарованиях, о плане спастись самой – и, как она надеялась, спасти супруга.
– Я отдам вам все, что у меня есть… – начал Сенлин самым твердым голосом, на какой был способен.
– Спасибо, но у вас нет того, что мне нужно, – перебил Огьер, и сочувственная гримаса сменилась жестким взглядом. – Вы потеряли то, что любите. Я тоже потерял то, что люблю. Поэтому у меня есть очень простое и очень справедливое предложение. Я хотел бы сказать, что мы будем друзьями и станем помогать друг другу, ведь в этом и заключается ценность дружбы. Но в башне не бывает друзей. Только деловые партнеры. Поэтому, если вы поможете мне вернуть то, что я потерял, я помогу вам.
– Согласен на любые условия, – быстро сказал Сенлин.
– У меня забрали картину. Украли, если точнее. Я понимаю, что одна картина может показаться чем-то несущественным. У меня их много, и я всегда могу написать еще. Но я не печатный станок. Мое вдохновение и мои способности меняются спонтанно. Могу сосчитать по пальцам одной руки работы, которые считаю по-настоящему успешными. Эта была величайшей из них, она мой единственный истинный шедевр – и ее украли. Я не могу ее воссоздать. Я потратил годы на бесплодные попытки.
Огьер подался вперед, и глаза его перестали бегать. Он, казалось, наконец-то дошел до самого главного.
– Два года назад Комиссар под выдуманным предлогом забрал мой шедевр. Мистер Сенлин, я хочу, чтобы вы его выкрали и вернули мне.
Глава шестая
Туристам, которые слишком часто и слишком тепло говорят о родном доме, не стоит рассчитывать на радушный прием. Местные называют таких ностальгирующих «пыльные головы» или «грязные умы». Их вряд ли можно винить. «Дом» – это преувеличение, которое с большого расстояния кажется правдой.
Популярный путеводитель по Вавилонской башне, IV.XIIС того самого дня, как он упустил жену из виду, Сенлин впервые ощутил подлинную надежду отыскать Марию. Мысль о том, что она может все еще жить – или, по крайней мере, недавно жила – в Купальнях, воодушевляла его в достаточной степени, чтобы выдержать грядущие опасности. Он был готов, если придется, ради нее развалить всю башню.
Всю ночь они с художником обсуждали замысел. Сенлин многое узнал о Комиссаре: о его роскошном доме, о пышных пирах, об аллергиях и галереях. Пользуясь всякой возможностью, Сенлин старался вернуться к теме Марии, чтобы больше узнать о времени, которое она провела с художником, о ее нынешнем положении, о том, что с нею случилось. Но едва Сенлин приближался к важнейшему вопросу, Огьер смыкал уста. Сенлин умолял его принять другую плату, даже высыпал на стол содержимое ботинок, но Огьер был непоколебим. Он соглашался принять лишь свою картину. Любовь в обмен на любовь; ничто другое его не волновало. У Сенлина не осталось выбора, кроме как слушать и узнавать об эксцентричном тиране и обществе Купален, а также о бурном прошлом Тарру и закате славы самого художника. Директор школы почувствовал себя учеником, готовящимся к экзаменам; голова переполнилась фактами.
С каждой новой порцией сведений задача казалась все более невыполнимой. Особняк Комиссара усиленно охранялся. Каждый час возле каждой двери и каждого окна размещались по два вооруженных агента. Многие охранники были вооружены кремневыми пистолетами, остальные носили дубинки или сабли. Хуже того, дом патрулировали собаки уникальной породы, наделенной особым талантом к ловле крыс, а также к улавливанию запаха и выслеживанию его источника.
Картина Огьера висела в бальном зале, под стеклом толщиной в дюйм. Она располагалась возле выхода на балкон, что выглядело удачей, пока Сенлин не узнал, что балкон, словно крепость, оснащен двумя тридцатифунтовыми легкими пушками и шестью охранниками с ружьями. И словно этого было недостаточно, стоило побеспокоиться еще и о Красной Руке, который регулярно рыскал по территории. Ходили слухи, что он бродит по особняку как вздумается, что он спит у подножия кровати Комиссара, что он живет в стенах или, может быть, просто появляется, сто́ит произнести его имя слишком громко.
– Какой отчаянный бардак! – застонал Сенлин.
– Совершенно верно. Потому-то и нужен доведенный до отчаяния человек, – ответил Огьер.
Когда на улицах затлели угли зари, Сенлин оставил художника, дав обещание, которое не надеялся сдержать: он вернется с шедевром.
Сенлин шел по пустынным бульварам Купален. Далекое бормотание фонтанов
