– Что произошло? – тихонько спросила я.
Констанца пожала плечами.
– Я выросла.
– Все дети вырастают, – заметила я. – Но ты по-прежнему в него веришь.
Констанца посмотрела на меня долгим, жестким взглядом, потом кивком указала на низкую скамеечку подле кресла. Я устроилась у ног бабушки, совсем как в детстве.
– Верю, потому что должна верить, – сказала она. – Иначе не избежать страшных последствий.
– Каких последствий?
Констанца опять взяла длинную паузу.
– Ты не знаешь, – наконец хрипло прокаркала она, – даже представить не можешь, каким был мир, когда Эрлькёниг и его подданные ходили среди нас. Это было в темную эпоху, еще до пришествия разума, просвещения и Господа.
Спрашивать, откуда ей это известно, я не стала. Констанца, конечно, стара, но не настолько. Сдержав любопытство, я позволила себе вновь стать маленькой девочкой, поддаться размеренному ритму бабушкиного рассказа, расслабиться под убаюкивающие модуляции ее голоса.
– Это была эпоха жестокости, насилия и кровопролитных войн, – продолжала Констанца, – время, когда люди и гоблины сражались за землю, воду и человеческую плоть. Молодую, сладкую и соблазнительную плоть юных дев, полных света и жизни. Для гоблинов девицы служили пищей, для людей – источником продолжения рода.
Острые клыки, выступающие над тонкими, как ниточки, губами. Я поежилась, вспомнив, как сок заколдованного персика стекал по подбородку и шее Кете, точно кровь.
– Кровь лилась рекой, пропитывала землю, окрашивала в красный цвет вместе с останками мертвых, затапливала урожай, хороня его под волнами ярости, горя и скорби. Эрлькёниг услышал вопли земли, заглушаемые войной и смертью, и распростер длани. В правую он взял человека, в левую – гоблина, навечно их разделив. С тех пор Эрлькёниг стоит между нами и ими, между миром живых и царством мертвых, между земным и потусторонним.
– Ему, должно быть, так одиноко, – пробормотала я, вспомнив высокого элегантного незнакомца на рынке, первое обличье, в котором мне явился Король гоблинов, – скорее человек, чем легенда. Уже тогда он стоял в стороне от всех, и его одиночество было созвучно моему. От этого воспоминания щеки мои загорелись.
Констанца бросила на меня строгий взгляд.
– Да, одиноко. Но служит ли король короне, или корона служит королю?
Мы погрузились в тишину.
– Как же мне тогда попасть в Подземный мир? – через некоторое время спросила я.
Констанца молчала. Я вдруг испугалась, что не получу прямого ответа, но она со вздохом промолвила:
– Эрлькёниг связал себя древним жертвоприношением. Мы соблюдем условия, выполнив свою часть сделки.
– Тоже принесем жертву?
Бабушкин взор смягчился.
– Не жертву – подношение, дар, – уточнила она. – Когда я была девушкой, мы оставляли для него хлеб и молоко – десятую часть всего, что заработали тяжким трудом. Но та голодная пора миновала; ты должна отдать нечто дорогое сердцу. В конце концов, разве не в этом смысл жертвования?
– У меня ничего нет, – сказала я, – только любимые люди. И одного из них я уже отдала в жертву Лесному царю. Нет, Констанца, больше я рисковать не буду.
– Так-таки ничего и нет?
Нотки в бабушкином голосе заставили меня похолодеть.
– Ничего, – повторила я, но уже не так уверенно.
– А я вот думаю, что есть, – зловеще-сладко пропела она. – Кое-что такое, что ты любишь больше сестры, больше Йозефа, больше самой жизни.
Мое тело откликнулось на ее слова быстрее, чем разум. Тело оказалось умнее меня. Сперва оно похолодело, потом застыло в оцепенении.
Музыка.
Я должна пожертвовать своей музыкой.
Жертва
Мне следовало знать, что этим закончится.
За окном начали синеть сумерки, я опустилась на колени перед кроватью, которую мы с сестрой делили всю жизнь, и стала шарить под ней в поисках спрятанной там шкатулки. Пальцы поскребли по полу, а потом моя рука замерла, нащупав что-то гладкое. Подарок элегантного незнакомца.
Я совсем забыла про него после возвращения с рынка в тот злополучный день, когда Кете попробовала гоблинский фрукт.
Подарок я предлагаю вам не от чистого сердца, а лишь из эгоистичного желания посмотреть, как вы с ним поступите.
И как я поступила? Взяла подарок и спрятала подальше от глаз, как нечто тайное и постыдное. Возможно, в конечном итоге из-за своего неверия я всего и лишилась.
Я вытащила из-под кровати шкатулку с моими сочинениями. Открыла. Ничего особенного: обрывки писчей бумаги; листки, вырванные из чистых папиных гроссбухов, последние страницы старых сборников церковных гимнов – жалкая кучка сокровищ некрасивого бесталанного ребенка.
Закрыв шкатулку, я подошла к клавиру. Присутствие в комнате этого инструмента одновременно было и утешением, и проклятьем, напоминанием обо всем, к чему я стремилась и чего мне никогда не достичь. Я провела рукой по крышке, ощутив под пальцами бесчисленные часы музицирования, оставившие выщербины на клавишах слоновой кости и покорежившие струны внутри.
Ноты моей последней композиции так и стояли на пюпитре. Вверху первой страницы моей же старательной рукой было выведено: Für meine Lieben, ein Lied im stil die Bagatelle, auch Der Erlkönig. «Король гоблинов. Багатель. Посвящается моим родным и любимым». Ниже торопливо накарябано: Зефферлю, чтобы помнил. Кете, с любовью и прощением.
Я аккуратно сложила листки в стопку и перевязала шнурком из набора швейных принадлежностей. Брошенные на клавиатуре, нотные страницы смотрелись голо и неприкаянно. Кете на моем месте непременно украсила бы их ленточкой, кружевом или букетиком засушенных луговых цветов. У меня же не было ничего, кроме нескольких ольховых сережек, слетевших на землю в Роще гоблинов. С другой стороны, может, это и есть самое подходящее украшение?
Вооружившись ножницами, я отрезала у себя локон и прикрепила его вместе с сережками к нотам. Мое последнее сочинение – во всех смыслах. Мой прощальный дар любимым людям. Если я лишена возможности напоследок обнять или поцеловать их, то пускай возьмут это: самое глубокое и искреннее выражение моей сущности. Пускай сохранят его на память.
Я положила ноты на кровать. Потом взяла флейту и шкатулку и шагнула к двери, оставляя позади инструмент, комнату и родной дом. Впереди меня ждала Роща гоблинов и неизвестность.
* * *Констанца стояла внизу, у лестницы.
– Элизабет, ты готова?
Впервые за все время бабушка назвала меня по имени. По спине пробежали мурашки, но не от страха, а от предвкушения.
– Лизель, – сказала я, – зови меня Лизель.
Она покачала головой.
– Мне больше нравится Элизабет. Имя для взрослой женщины, а не девчонки.
Слова Короля гоблинов эхом отозвались в моей голове, но я решила, что они придадут мне сил. Несмотря на все наши разногласия, Констанца в меня верила. Бабушка протянула мне фонарь и накидку. Затем, к моему удивлению, вручила кусок Gugelhopf – кекса с изюмом, которого не пекла еще со времен моего детства.
– Подношение Эрлькёнигу. – Она завернула
