В ночной темноте, стоя спиной к сестре, чтобы она не заметила. Я притворялась, что чувствую на себе руки Ганса, пальцы, пытливо изучающие тайные ложбинки и трещинки моего тела. Представляла его губы, язык и зубы, и свое собственное желание – такое сильное, что едва не разрывало меня, под стать зудящему нетерпению в моих беспокойных конечностях и грубоватому мужскому напору Ганса.
Мои бурные поцелуи привели его в замешательство. Вздрогнув от удивления, он выпустил меня из объятий.
– Лизель!
– Разве не этого ты хотел?
– Да, но…
– Но что?
– Я не ожидал, что ты окажешься такой… бойкой.
Откуда-то из лесной чащи мне послышался отзвук смеха Лесного царя.
– Разве не этого ты хотел? – повторила я, сердито вытирая рот.
– Этого, – промолвил Ганс, но в его голосе я уловила неуверенность. Опаску, отвращение. – Конечно же, этого, Лизель.
Я оттолкнула его. В жилах у меня клокотала ярость, волной поднималось жестокое разочарование.
– Лизель, прошу тебя! – Ганс потянул меня за рукав.
– Пусти. – Голос мой прозвучал пусто и безжизненно, отражая мое внутреннее состояние.
– Не держи на меня зла. Просто я… Я думал, ты чистая. Невинная. Не такая, как те, другие девушки – доступные, распущенные.
Я оцепенела. Кете. Сухо спросила:
– Вот как? И что же это за «другие девушки»?
Ганс нахмурил брови.
– Ну, другие, – уклончиво ответил он. – Лизель, они для меня ничего не значат. На девицах такого сорта не женятся.
Я влепила ему пощечину. До этого я ни на кого не поднимала руку, но сейчас ударила Ганса со всей силы так, что у меня загорелась ладонь.
– И к какому же сорту ты относишь меня? – прорычала я. – Какую девушку готов взять в жены, а Ганс?
Он залепетал что-то невнятное.
– Когда ты сказал «чистая», то имел в виду «некрасивая». «Невинная» в твоих устах означало «безобразная».
Я швырнула в него эти слова во всей их уродливой правде, открыв миру того Ганса, каким он был на самом деле. Я наполовину ожидала, наполовину хотела, чтобы он отреагировал на мой выпад, схватил меня за руку и гневно крикнул, что я забываюсь. Вместо этого он мелко попятился, а его руки безвольно, покорно повисли вдоль туловища.
– Когда-то меня влекло к тебе, – я презрительно скривилась. – Я считала тебя, Ганс, достойным человеком. И в глубине души до сих пор так считаю. Однако меня ты недостоин. Ты – всего лишь красивая ложь.
Ганс потянулся ко мне, но я обхватила себя за плечи.
– Лизель…
Я посмотрела ему прямо в глаза.
– Как там говаривал твой отец?
Ганс молча отвернулся.
– Что толку бежать, если ты на неверном пути?
Уродливая правда
Я бросилась в комнату Констанцы.
Мне следовало пойти к бабушке гораздо раньше – сразу, как я вернулась из леса, сразу, как поняла, что Кете похитили. А я, не имея смелости или желания взглянуть в глаза уродливой правде, оставила Констанцу маячить где-то на краю сознания. Горькая вина подкатила к горлу, полилась из глаз.
Дверь в комнату оказалась закрыта. Я занесла руку, собираясь постучать, и вдруг раздраженный голос произнес: «Входи, дева, ты и без того долго мешкала». Так оно и было.
Я распахнула дверь. Констанца сидела в своем кресле у окна, глядя на дальний лес.
– Как ты узнала, что я…
– Те из нас, кого коснулась длань Эрлькёнига, узнают своих. – Она повернулась и устремила на меня взор темных, проницательных глаз. – Я ждала тебя не одну неделю.
Не одну неделю? Прошло так много времени? Я пыталась считать дни, проведенные в этой фальшивой реальности, но они сливались друг с другом, превращаясь в бесконечное, неразрывное целое.
– Тогда почему не пришла ко мне сама?
Констанца пожала плечами.
– Кто я такая, чтобы соваться в его дела?
С моих губ были готовы сорваться злые упреки. Я проглотила их, но часть все же пробилась наружу сдавленным язвительным смешком.
– И ты позволишь ему изменить тот мир, который мы знаем? Позволишь Эрлькёнигу выиграть?
– Выиграть? – Бабушка стукнула тростью об пол. – Если речь идет об Эрлькёниге, нет ни выигрыша, ни проигрыша. Есть только жертвоприношение.
– Кете – не жертва!
Имя сестры прогремело, точно раскат грома. Швы фальшивой реальности разошлись, проделав дыры в полотне искаженной правды. Кете. Я вспомнила ее золотые волосы и звонкий смех, ревность к Йозефу и восхищение мной – как только может ревновать и восхищаться младшая сестренка. Кротость, говорила она. Ум и талант. Это более долговечно, нежели красота. Тысячу раз она бездумно обижала меня, тысячу раз проявляла доброту. Боль и тоска по пропавшей сестре, приглушенная заблуждением и ложью, запульсировала резко и остро. Я уронила лицо в ладони.
Констанца заерзала в кресле, снова повернулась в мою сторону. Другая бабушка на ее месте подозвала бы внучку к себе, стала бы гладить по голове узловатыми пальцами и шептать слова утешения. Но Констанца не была такой бабушкой.
– Чего тебе от меня надо, дева? – сварливо произнесла она. – Говори побыстрей да уходи.
Констанца почти никогда не называла меня и Кете по именам, обходясь обращением «дева», а то и вообще «эй, ты», как будто мы в ее жизни – нечто чуждое, лишнее и совершенно неважное.
– Мне надо… – Мой голос звучал хрипло, едва слышно. – Я хочу, чтобы ты рассказала, как попасть в Подземный мир.
Бабушка молчала.
– Пожалуйста. – Я подняла голову. – Констанца, прошу тебя.
– Ей уже не поможешь, – наконец сказала она, и категоричность ее слов ранила сильнее, чем презрение. – Ты разве меня не слышала? Твоя сестра ушла за Королем гоблинов. Слишком поздно.
Не сумеешь вывести сестру наверх до следующего полнолуния – потеряешь навсегда.
Сколько времени прошло в этом бредовом сне? Взошла ли полная луна? Я пыталась считать недели, но в моем безмятежном оцепенении время утекало незаметно.
– Еще не поздно. – Я молилась, чтобы так оно и было. – Я должна успеть до полнолуния.
На этот раз молчание Констанцы показалось мне скорее удивленным, нежели презрительным.
– Он… Он говорил с тобой?
– Да. – Я в отчаянии заломила руки. – Король гоблинов сам сказал, что дает мне время. Я должна найти вход в его царство до следующей полной луны.
Бабушка как будто не слышала ни одного моего слова.
– Он говорил… с тобой? – повторила она. – Но почему с тобой?
Я нахмурилась. Ее интонации более не пропитывало ехидство и явное раздражение, теперь я чувствовала, что Констанца уязвлена. Почему с тобой… а не со мной? – поняла я.
– Ты когда-нибудь… встречала Лесного царя?
Бабушка долго молчала и только потом ответила:
– Да. Ты не единственная глупая девица, которая только и грезит, что об Эрлькёниге. Не одна ты плясала с ним в лесной чаще. Как и ты, я когда-то мечтала, что он сделает меня своей невестой и заберет в Подземный мир. – Она отвернулась. – Но этого не случилось. Может быть, – злобно прибавила она, – я тоже оказалась для него недостаточно красива.
Во мне всколыхнулось жаркое сочувствие. В отличие от Кете и мамы, Констанца по себе знала, что значит быть дурнушкой, обделенной вниманием окружающих. Красота моей
