С того вечера он ни разу не просил меня исполнить мою музыку. Поначалу я испытывала облегчение, но со временем оно перешло в чувство вины, затем в раздражение и наконец в злость. Самодовольное спокойствие Короля гоблинов приводило меня в бешенство. Его непоколебимая уверенность в том, что рано или поздно я приду к нему и добровольно сложу свою музыку к его ногам, как дар, позволяла ему смотреть на меня из-за клавира этим рассеянным, сочувственным взглядом.
Однако он ошибался. Я была сломлена, а музыка по-прежнему билась в западне моей души. Она зудела, скреблась и царапалась, грозя прорваться наружу в отчаянном крике.
– Элизабет, с тобой все хорошо?
Нет. Плохо. Все было плохо, с тех самых пор, как я стала невестой Эрлькёнига, с тех пор, как он похитил мою сестру, подарил мне флейту, с тех пор… уже не помню, с каких. Все перестало быть хорошо в тот самый момент, когда я спрятала свою музыку, заперла ее на ключ в шкатулке и в сердце. Но сказать об этом я не могла, поэтому ответила:
– Да, конечно.
Его взор сделался более пристальным, зрачки расширились, поглотив серую и зеленую радужку. Король гоблинов знал высоту каждого моего вздоха-ноты, количество тактов моего покоя, длительность пауз в моей речи. Подобно музыканту в оркестре, он тщательно следовал этим подсказкам, ожидая, когда дирижер подаст знак. И когда я сбивалась с темпа, он тоже знал.
Он окинул меня взглядом с головы до ног, задержавшись на моих обнаженных плечах, шее и декольте. Спросил:
– В чем дело?
Полагаю, я не слишком старалась скрыть свои намерения. В первый раз за все время я позаботилась о своем внешнем виде. После того случая у Подземного озера я приказала Веточке и Колютику отвести меня к портному, чтобы тот пошил мне новое платье – своего рода защитный доспех. Портному я велела переделать для меня наряд из восхитительной, кремовой с золотом, шелковой тафты. Платье имело рубашечный покрой; присборенный под моей скромной грудью подол свободно ниспадал до пола и стелился шлейфом за спиной. Конструкцию удерживали на плечах тонкие лямки из прозрачной ткани, руки и шея оставались обнаженными. Лиф был расшит крохотными брильянтами – сотни, тысячи, мириады сверкающих точек мерцали и переливались, точно звезды в ночном небе. Камеристки заплели мне косы и уложили их в высокую корону, также украсив ее брильянтами, ярко сверкавшими на фоне темных волос. Во мне впервые вспыхнула надежда, что Король гоблинов сочтет меня привлекательной.
Странно: я обладала заурядной внешностью, а он был прекрасен, однако влечение, возникшее между нами, было вполне настоящим, непридуманным, и не имело никакого отношения к красоте или отсутствию таковой. Это напряженное желание я ощущала всегда, постоянно, оно мучило и раздирало так, что у меня перехватывало дыхание. Поэтому в ответ на вопрос Короля гоблинов я не нашла ничего лучшего, как брякнуть:
– Тебе не нравится мое новое платье?
Такого он явно не ожидал.
– Э-э-э… Что?
– Платье, – повторила я. – Оно тебе не понравилось?
В его взгляде читались и растерянность, и опаска.
– Элизабет, платье очень красивое.
– А я? Я красива?
Король гоблинов нахмурился.
– Ты сегодня определенно не в настроении, дорогая.
Он не ответил! Я поняла, что не могу усидеть на месте, встала и принялась ходить туда-сюда перед камином. Не в настроении? Отчего же. Я в настроении, и настроена сражаться.
– Отвечай, – настаивала я. – Ты считаешь меня красивой?
– Когда ты ведешь себя так, как сейчас, – нет.
Я засмеялась пронзительным истерическим смехом.
– Ты говоришь прямо как мой отец. Я задала простой вопрос mein Herr.
– В самом деле? – Король гоблинов пристально посмотрел на меня. – Тогда скажи, дорогая, что бы ты хотела услышать? Простой ответ или честный?
Я задрожала – то ли от страха, то ли от обиды.
– Предпочитаю правду, – сказала я. – Ты сам убедил меня, что даже уродливая правда лучше красивой лжи.
Повисла пауза, а потом он тихо промолвил:
– Думаю, ты сама знаешь ответ.
Я зажмурилась, чтобы сдержать слезы. Вопреки всему, я надеялась на другое. На то, что его страсть каким-то чудесным образом сделает меня краше, превратит из воробья в павлина.
– Тогда почему? – Мой голос наткнулся на иззубренную стену печали. – Почему тебя влечет ко мне?
– Элизабет, я ведь говорил. Я…
– Да, да, все это я уже слышала! Ты полюбил во мне музыку, моя душа прекрасна, и как только я отдам себя всю, целиком, ты… – я икнула, – тоже отдашься мне целиком и полностью.
Король гоблинов молча смотрел на меня разноцветными глазами.
– Но это для меня ничего не значит, mein Herr. Для странной, отверженной всеми маленькой уродки твои слова не имеют значения.
Раздался неприятный скрежет мебельных ножек по полу: Король гоблинов отпихнул банкетку и встал. Направился ко мне, ступая легко и почти беззвучно, будто волк по снегу. Несмотря на это, я чувствовала, как он преодолевает разделяющую нас дистанцию.
– Красота души гораздо ценнее телесной красоты, – мягко произнес он, положив ладонь мне на голову. – И тебе это известно.
Я открыла глаза и резким шлепком сбросила ладонь. Вибрация этого шлепка прокатилась по нам обоим; он смотрел на меня с изумлением, у меня жгло кисть.
– Вот уж врешь, – сказала я.
На миг мне показалось, что Король гоблинов попытается меня утешить, успокоить, как родитель старается утихомирить капризного ребенка, но в его глазах вспыхнул зловещий огонек. Губы искривились, в отблесках пламени блеснули острые кончики зубов.
– Хочешь уродливой правды, Элизабет? Хорошо, ты ее получишь. – Он принялся мерить шагами пятачок перед камином, точно дикий зверь, запертый в клетке. Волк, запертый в клетке его сердца, со страшной силой хотел вырваться на свободу. – Ты привлекла меня, потому что была странной, всеми отверженной и некрасивой. Потому что мужчина может провести целую вечность – поверь, у меня так и было, – рядом с чередой бесчисленных красавиц, чьи имена и лица сливаются в размытое пятно. Но тебя, такую странную и некрасивую, я буду помнить. – Король гоблинов сверкнул улыбкой-оскалом.
В ответ мой пульс участился, и глубоко внутри узлы, которыми я туго обвязала сердце, начали ослабевать. Кровь в жилах всколыхнулась навстречу его крови. Тяжело дыша, я встала, однако он отвернулся прежде, чем я успела коснуться его, прежде, чем его дикая природа смешалась с моей. Я уронила руку.
– Что есть вечная жизнь как не затянувшаяся смерть? – вопросил Король гоблинов. – Я существую в тоскливой бесконечности, понемногу умирая каждый день, не имея полноценной возможности чувствовать. – Он вернулся к инструменту, легко провел пальцами по клавиатуре.
Я не знала, что сказать. В этот момент мы были безмерно далеки друг от друга: он – на одном конце вечности, я – на другом.
– Твой накал, твое неистовство, – тихо произнес он, – так влекут меня. Это правда, Элизабет.
Сев на банкетку, он нажал клавишу. Затем вторую,
