Запустив пальцы мне в волосы, Король гоблинов оторвал меня от своих губ. Я рванулась, чтобы продолжить, но он держал крепко. Свободной рукой он взял меня за подбородок и заставил посмотреть в глаза.
Эти глаза. Такие светлые, такие поразительные, такие разные. Он жарко дышал мне в лицо, и мы сверлили друг друга взглядами. На меня смотрел не Эрлькёниг, не волк, но печальный юноша, и внезапно я поняла, о чем он просит. Не покидай меня.
Внутри у меня начало разливаться тепло, руки и ноги сделались ватными. Однако, поднявшись к сердцу, тепло запульсировало болью.
– Никогда, – выдохнула я.
Его взгляд стал твердым. Глаза превратились в холодные драгоценные камни. На лицо вернулась маска Эрлькёнига. Его губы скользнули к моей шее, я ощутила легкое касание зубов. Рука легла на ключицу.
– Хорошо, – прорычал он. И молниеносным движением рванул ткань с моего плеча.
* * *Мы резки и осторожны. Мы падаем на мою кровать, спутанный клубок разорванной одежды и обнаженных конечностей, пара борющихся волков. Наши тела знакомятся заново, заново познают касания. Король гоблинов в моих объятьях, родной и незнакомый одновременно.
– Нет, – произносит он. Не отпускай.
– Никогда, – шепчу я.
Мы пытаемся найти общий ритм, такт, согласованность, но ни один не хочет уступать другому, каждый стремится только брать, брать, брать. Я заслужила это, заслужила тысячелетним ожиданием, вечностью, на протяжении которой он лишал меня своих ласк. Заслужил и он, ведь я едва не покинула его, его царство, весь мир. Мы злимся, но наша злость похожа на игру, на разминку гончих перед охотой.
Король гоблинов всегда был щедр со мной на брачном ложе, но только теперь я понимаю, насколько щедр. Он вжимает мои плечи в подушки, корпусом обездвиживает ноги, нависает надо мной. На лице – хищное выражение, брови нахмурены, рот кривится в оскале. Сдержанный юноша исчез, вести меня через лес некому.
Его губы вонзаются в мои, наши языки сплетаются в танце. Руки Короля гоблинов порхают по моему телу и находят прибежище у меня между ног. Я чувствую его плоть и напряженно замираю. Он тоже.
– Твое желание – закон для меня, – мурлычет он мне на ухо и ждет магического слова.
Поколебавшись, я киваю.
– Да, – шепчу я. – Да.
Я до конца не готова к соитию; когда он входит в меня, у меня перехватывает дыхание. Это не просто наполненность, это всеобъемлющая полнота, блаженство, счастье. Я поднимаю взор к небесам. Небеса далеко и высоко, а над моей головой мерцают волшебные огоньки – звезды другого небосвода, того, на котором никогда не взойдет солнце.
Мы играем дуэтом, движемся в едином ритме, и темп все нарастает, все ускоряется. Я – не я, не Элизабет, не человек. Я – дикое создание, порождение леса, грозы и ночи. Я несусь сквозь сны и грезы, через сказки своего детства обо всем странном, темном и непознанном. Я – древняя стихия, я создана из музыки, магии и Эрлькёнига. Я падаю в бездну.
Медленно, постепенно прихожу в себя, по кусочку начинаю ощущать части тела. Ступни. Кисти. Туловище, обогретое его теплом. Возвращается цвет, затем вкус – вкус крови на прикушенной губе. Зрение, осязание, обоняние. Я жду, когда вернется слух, однако минуты идут, а я продолжаю слышать лишь стук собственного сердца.
Постепенно ты будешь утрачивать зрение, обоняние, осязание, вкус, мало-помалу лишишься живости, сил, способности испытывать чувства. Древний закон высосет все.
Я цепенею от ужаса. Король гоблинов чувствует это и ласково проводит ладонью по щеке. Я дотрагиваюсь до носа и вижу на пальцах алое пятно. Из носа идет кровь.
Короля гоблинов прошибает паника, он откатывается в сторону.
Элизабет?
Я вижу, как его губы шевелятся, выговаривая мое имя, но ничего не слышу.
Элизабет!
Он говорит что-то еще, но я не понимаю. Речь сливается в монотонный глухой гул. Моя кожа покрывается мурашками, в ушах всплывают слова Колютика: «Ты, поди, считала свое жаркое сердечко самой большой ценностью? Нет, смертная, стук сердца – это ерунда».
Король гоблинов кричит, и в ту же секунду появляются мои камеристки.
Нет, только не это. Нет! Я вернулась из верхнего мира. Моя сестра помнит меня. Брат произносит мое имя.
Веточка и Колютик суетятся вокруг меня, а я смотрю в глаза Королю гоблинов, ищу в них ответы и знаю: он не скажет того, что я хочу услышать, потому что я глуха.
Правосудие
Где-то вдалеке скрипка завела песнь печали, сожаления и мольбы о прощении.
– Йозеф? – пробормотала я, встрепенувшись ото сна.
Но нет, играл не мой младший брат. Исполнению недоставало прозрачности, характерной для Йозефа; музыку наполнял груз горя, каждая нота была отшлифована годами, а то и веками тяжких утрат. Это был Король гоблинов.
Я резко вдохнула и села в постели. Память о недавних событиях накатила волной жара, смешанной с ледяным ужасом осознания последствий. Вздрогнув, я потрогала свои уши и прислушалась – с надеждой и страхом.
– Проснулась.
Голос Колютика. Повернув голову, я увидела моих камеристок, стоявших у кровати и таращивших на меня круглые черные глаза. Я снова могла слышать. Облегчение нахлынуло на меня, грозя затопить в море слез. Я не потеряла слух. Пока еще нет. У меня есть зрение, обоняние, осязание и слух. Я отбросила одеяла и вскочила. Мне хотелось скорее побежать в кабинет, вжаться пальцами в клавиши, насладиться музыкой, с которой я мысленно уже простилась.
– Ваша светлость, погодите! – Веточка попыталась остановить меня, но я торопливо выскользнула из спальни. – Вам нужно лежать!
В ногах и руках по-прежнему ощущалась слабость, я дрожала, как будто после тяжелой болезни, но это было неважно. Музыка бурлила и клокотала внутри, забивала поры, лезла в глаза, зудела в кончиках пальцев, и я должна была выплеснуть ее наружу, только чтобы не взорваться.
В кабинете я увидела, что Веточка и Колютик вытащили ноты сонаты Брачной ночи из моего кармана и переложили обратно на клавир, однако сочинять сегодня я не собиралась. В моей душе царил хаос, скорее, какофония звуков, нежели музыка. Я села на банкетку и с силой ударила по клавишам. Я гремела и грохотала, изливая свое облегчение, гнев, восторг и радость. Я импровизировала, рубила, рвала и метала, стонала и выла. Я отдавалась шквалу эмоций, раздиравших мою грудь, пока буря не улеглась.
В тишине, что за ней последовала, мне ответила скрипка.
Прости меня, Элизабет.
Я поняла эту просьбу о прощении столь же ясно, как если бы Король гоблинов произнес ее, стоя передо мной. Музыка всегда служила нам общим языком, языком любви, улыбок или сетований. Я слушала, слушала и слушала, а потом положила руки на клавиши и сыграла прощение.
Благодарю тебя. Ты прощен. Благодарю тебя. Ты прощен.
Однако скрипка не внимала отпущению грехов и настойчиво возвращалась к
