– А ты мне помогать будешь?
– Отжиматься? – удивился Родион. – Нет, не буду. Ты уж сам как-нибудь. А мне пора колоть дрова.
– Какие дрова? – озадачился Рузя.
– Никакие. Нужно пробежаться! Из-за твоего смартфона я слишком глубоко нырнул в бездны порока. Ты Штопочку видел?
Рузя завертел головой с такой энергией, что его уши произвели ветер. Искомая девица Штопочка обнаружилась в небе над Копытово, где она тщетно пыталась подстеречь хотя бы одного берсерка. Берсерки узнавали ее издали и близко не совались. Штопочка и для берсерков была легендой, и они по-своему любили ее, никогда не пытаясь издали подбить из мощного арбалета. Если уж биться со Штопочкой, то только честно, один на один. И никак иначе. Берсерки-наездники – не простые топорники Тилля. Это элита, а элита не может без профессиональной чести.
Родион нашел Штопочку, коротко и загадочно переговорил с ней, и оба исчезли из ШНыра. Перед тем как последовать за Родионом, Штопочка подозвала к себе Рузю.
– Присмотри за моим пегом! Кормить-поить не забывай. В денник лишний раз не суйся. Он тебе уши отгрызет! – сказала она, сопроводив свои слова несильным толчком в грудь.
«Спасибо» и «пожалуйста» Штопочка никогда не произносила. Правда, и от других этих слов не ждала и морщилась, когда кто-то порывался ее благодарить. «Ерунда! Дерьмо-вопрос!» – отмахивалась она, отдежурив за кого-то ночь в пегасне.
Захватив с собой лишь шнепперы, небольшие рюкзаки и пластиковые бутылки, Родион и Штопочка перемахнули через забор ШНыра и унеслись в лес. Кузепыч, стоявший на пороге сарая-склада, увидел их, рванулся было вдогонку, но уже через два шага остановился.
– Бабка ежика! Опять на несколько дней смылись! – завопил он им вслед.
Исчезали Штопочка и Родион уже не в первый раз. Легкие, неутомимые, как волк с волчицей, они держались бурелома, глухих мест, оврагов. Двигались не бешеным задыхающимся галопом, который заставляет человека уже через несколько километров упасть на землю, а бе́гом – упорным, неспешным, который может продолжаться часами. Прямая спина, лишь с легким наклоном вперед, подобранный живот. Ноги работали как поршни, с одинаковой частотой, бежали ли они в гору или с горы – только удлинялся или укорачивался шаг.
Родион и Штопочка бежали по лесам, по гарям. Через железнодорожные пути, через вспаханные поля, по выработанным карьерам, опять по лесам. Воду в пластиковые бутылки наливали из ручьев: пить хотелось постоянно. Они бежали по Подмосковью, не имея ни четкого плана, ни карты. Если изначально карта и существовала, она обычно терялась при переправе через реку или болото. Под ногами разлетались трухлявые стволы, давно ждавшие момента, чтобы обратиться в ничто. Изредка вспугивали кабана или встречали в чаще выбеленный череп лося. Бежали Родион и Штопочка по десять-двенадцать часов без перерыва, а однажды, чтобы испытать силы, даже и тридцать шесть часов подряд.
Выбившись из сил, Штопочка и Родион спали на земле, упав прямо в листву и в нее же зарывшись, если было холодно. Костры разжигали редко. Если проводишь ночь у костра, дымом ухитряется пропахнуть не только одежда и волосы, но и кожа. Потом ни в одном поселке нельзя показаться, не вызвав повышенного интереса к своей персоне. Питались гречкой, которую не варили, а лишь замачивали в пластиковых бутылках. Гречка разбухала в холодной воде и за ночь становилась похожей на вареную.
Самое удивительное, что между собой Родион и Штопочка почти не разговаривали. Во всяком случае ничего более значительного, чем «Где вода?» или «Дай ложку, я свою в болоте утопил!». Через три-четыре дня они опять оказывались в ШНыре. Вымотанные, отощавшие, с ввалившимися щеками. Шли медленно, после каждого шага вопросительно приостанавливаясь и словно задавая своему телу вопрос: «Ну что? Будешь стоять или собираешься падать?»
Зато лица у Штопочки и Родиона выражали счастье. Даже где-то с прорывом в блаженство. Это были люди, чуждые всем метаниям и терзаниям. Они больше не задумывались, счастливы ли они, не порывались бросать ШНыр, не проклинали своих золотых пчел и не роптали на судьбу. После таких пробежек Штопочка и Родион с неделю приходили в себя. Радовались, что просто дышат и пьют воду. Постепенно начинали показываться в пегасне и около месяца были примерными старшими шнырами. Штопочка до блеска вычищала Зверя, шерсть которого начинала блестеть и лосниться. Родион ходил в нырки, проверял зарядные закладки и охранные шныровские точки.
Со временем силы постепенно возвращались, а вместе с силами возвращались и страсти. Штопочка опять начинала носиться на Звере вокруг ШНыра, с вызовом щелкая бичом, если видела берсерка, а Родион совершал опасные вылазки к базе ведьмарей, снимая зазевавшихся часовых.
Постепенно и этого им становилось мало. Накапливающиеся силы раздирали их, как газ разрывает слишком сильно надутый шар. Недовольство собой росло, требуя выхода. И вот однажды утром хмурый Родион подходил к хмурой Штопочке, ручкой бича сбивающей с кустов росу, и говорил ей только два слова:
– Готова? Пробежимся?
– Пять минут! – мгновенно отвечала Штопочка, и вскоре две быстрые тени уже перемахивали через ограду ШНыра.
Так было и сегодня. Родион и Штопочка бежали без отдыха до вечера. Наконец Родион остановился и спросил:
– Как ты? Устала?
Штопочка замотала головой и протянула руку. Обе ее бутылки были пустыми. Родион сунул ей свою, где на дне еще бултыхалась вода с заметной взвесью песка:
– Пей все. Скоро ручей, там наберем!
Штопочка напилась, прополоскала рот, после чего несколько капель воды вылила себе на запрокинутое лицо. Выглядела она скверно: веки красные, точно помадой обведенные. Это оттого, что их заливало по́том, а Штопочка имела привычку вытирать пот грязными руками, а не промокать его майкой. Прямо по центру лба, как глаз у циклопа, у Штопочки был фонарик-налобник.
– Сколько мы пробежали? – спросила она хрипло.
– Самое большее – восемьдесят.
– Чего так мало?
– Это из-за оврагов. Мы там едва тащились, – отвечал Родион.
Штопочка кивнула и, вернув ему бутылку, провела рукой по шее.
– Комарье… В следующий раз надо платок на шею повязать, – сказала она.
– А чего ты их не давишь?
– Если давить, они только больше летят, – сказала Штопочка и, сорвавшись с места, опять побежала.
Родион задержался, чтобы убрать бутылку. В следующий раз они остановились только у ручья и еще один раз, чтобы сменить садящиеся батарейки. На рассвете они устроили двухчасовой привал. Этого времени им хватило, чтобы осмотреть ноги. Кроссовки Штопочки совсем раскисли, а у Родиона между пальцами была огромная водянка. Родион осторожно проколол ее стерильной иглой и, выпустив воду, заклеил обычным суперклеем, после чего туго обмотал стопу двусторонним матерчатым скотчем.
– Ты псих. Копыта отбросишь. Клей токсичный, – заметила Штопочка, прожаривающая свои мокрые носки над костром. С носков, которые она надела на палку, в огонь капала грязная вода.
– Не отброшу. На этикетке написано, что он склеивает стекло, пластик и кожу.
– Чью кожу? Твою?
– А у меня что, не кожа? – отозвался
