Мои ясные глаза.
Мы останемся здесь, на этом острове, – мы поднимем наш взгляд на шайхов, увидим в них едва заметные следы крови тисте анди и вызволим их из варварства, которое исказило их память.
Мы покажем им берег. Истинный берег.
Бремя, любовь моя. Оно означает – жить, когда те, кого любишь, умирают.
Сандалат, по-прежнему не обращая внимания на расспросы Лостары Йил, отступила, повернулась и упала в объятия мужа.
А Вифал поднял глаза на Нимандра.
Снаружи яростно взвыл ветер.
Да, любовь моя, ты сама все видишь в его глазах. Посмотри, что я сделал с Вифалом. Потому, что сам не справился.
Ночная гроза до блеска отмыла город, он выглядел, будто только что из чистки, и поэтому почти не вызывал отвращения. Йан Товис, Сумрак, стояла на пирсе и смотрела, как чужие суда выходят из гавани. Рядом с ней стоял сводный брат, Йедан Дерриг, Смотритель.
– Рад, что они ушли, – сказал он.
– Не ты один, – отозвалась она.
– Бруллиг все еще не очухался – не знаю только, на радостях он так набрался или от огорчения.
Она пожала плечами.
– На заре, – продолжил Йедан Дерриг после долгого молчания, – наши чернокожие родичи отправились сооружать склеп. – Он выпятил обросшую бородой челюсть, скрипнул зубами и продолжил: – Я эту девчонку видел лишь однажды. Грустная такая, все глаза прятала.
– Запястья у нее сломаны не от падения, – проговорила Йан Товис. – Они все в синяках и следах от пальцев. И потом, она упала не на руки, а прямо на голову – язык откушен, словно ножом срезало.
– Что-то в той комнате произошло. Что-то мерзкое.
– Я рада, что мы не все достоинства у них унаследовали.
Он прокашлялся, однако ничего не сказал. Йан Товис вздохнула.
– Похоже, Пулли и Сквиш решили, будто у них теперь смысл жизни в том, чтобы поучать меня на каждом шагу.
– Остальные ведьмы избрали их своими представителями. Начало твоего правления, королева, окружено бурей недовольства.
– Все еще хуже, – сказала она. – Город полон бывших заключенных. От беглых должников до убийц. Бруллиг с ними управлялся, поскольку был в этом змеином клубке самой опасной гадюкой. Теперь они смотрят на меня и видят атри-преду императорской армии, то есть очередного тюремщика, а ты, Дерриг, просто мой полномочный финадд. На шайхов с их королевой они плевать хотели.
– Как раз потому-то тебе и нужны ведьмы, Сумрак.
– Знаю. И если этого еще недостаточно, чтобы себя пожалеть, – они тоже знают.
– Тебе нужно как-то укрепить свое влияние, – заметил он.
– Золотые слова!
– У тебя склонность к сарказму с самого детства.
– Извини.
– И ответ, мне кажется, ты найдешь у тисте анди.
Она уставилась на него:
– Что ты имеешь в виду?
– Кто знает о нашем прошлом даже больше, чем ведьмы? Кто помнит его чистым? Не изгаженным многими поколениями разложения, избирательных воспоминаний и лжи во спасение?
– Твоими бы устами да мед пить, Йедан.
– Опять сарказм.
– Да нет, ты в некотором роде сумел меня впечатлить.
Он рассматривал ее, выпятив челюсть. Она расхохоталась. Просто не могла удержаться.
– Ой, да будет тебе, братец. Вот и чужаки ушли и, скорее всего, не вернутся. Никогда.
– Уплыли навстречу смерти?
– А сам ты как думаешь?
– Я не столь уверен, Сумрак. Эта дитя-маг, Синн…
– Может, ты и прав. Пулли и Сквиш, узнав, что она уплывает, чуть ли не в пляс пустились.
– Она уничтожила ледяную стену размером в половину Предела. Я бы этих малазанцев со счета не сбрасывал.
– Адъюнкт меня как-то не впечатлила, – заметила Йан Товис.
– Может быть, потому, что ей этого и не требовалось.
Сумрак задумалась над его словами. Потом задумалась над ними еще раз.
Не говоря ни слова, оба повернулись спиной к сверкающей бухте и к отошедшим уже довольно далеко чужеземным кораблям.
Утреннее солнце понемногу начало пригревать – что явилось последним, самым убедительным доказательством того, что лед умер, что угроза миновала. Остров выживет.
На улице перед ними на отмытую дочиста мостовую из окна второго этажа выплеснулось содержимое первого на сегодня ночного горшка. Прохожие шарахнулись прочь.
– Твой народ приветствует тебя, королева.
– Ох, Йедан, помолчи уже.
Стоя у левого борта, капитан Добряк наблюдал за «Силандой», которую от них отделяла покрытая рябью морская поверхность. Солдаты обоих взводов, размещенных на корабле-призраке, высыпали на палубу, кое-кто играл в кости или занимался чем-то столь же предосудительным, а весла продолжали ритмично вспенивать воду. Масан Гилани стояла у рулевого весла в компании сержанта Шнура.
Повезло же этому паршивцу. Лейтенант Порес, по правую руку от капитана, облокотился на поручень и тоже не отрывал глаз от Масан Гилани – как, по всей вероятности, и каждый матрос на эскортном судне, во всяком случае, если не считать тех, кто ставил сейчас паруса.
– Лейтенант.
– Да, капитан?
– Чем это вы занимаетесь?
– Хм, ничем особенным.
– Вы опираетесь на планширь. По стойке «вольно». Я что, лейтенант, давал команду «вольно»?
Порес выпрямился.
– Виноват!
– Этой женщине следовало бы объявить взыскание.
– Мне тоже кажется, капитан, на ней что-то маловато надето.
– За нарушение формы одежды.
– И очень соблазнительное, правда?
– Я уверен, лейтенант, что вы хотели сказать – «очень серьезное».
– Вы совершенно правы, капитан, именно это слово и было у меня на языке. Благодарю вас.
– Шайхи делают замечательные гребни, – заметил Добряк. – Из черепашьих панцирей.
– Произведения искусства, капитан.
– Стоят, правда, дорого, но за такое никаких денег не жалко, я полагаю.
– Так точно, капитан. Вы свои уже успели опробовать?
– Лейтенант, по-вашему, в этом есть что-то смешное?
– Никак нет, капитан, ни в коем случае.
– Поскольку достаточно очевидно, лейтенант, что волос у вашего начальника не так уж и много.
– Если вы имеете в виду волосы на голове, капитан, то не могу не согласиться, это действительно, хм, очевидно.
– По-вашему, лейтенант, я что, завшивел и должен использовать гребень где-то еще помимо головы?
– Откуда мне знать? То есть я хотел сказать, разумеется, нет, капитан!
– Лейтенант, я хотел бы, чтобы вы отправились сейчас ко мне в каюту и подготовили на этого солдата дисциплинарный рапорт.
– Но, капитан, она же из морпехов.
– Указанный рапорт вам надлежит отправить Кулаку Кенебу, как только для этого представится разумная возможность. Так, и чего вы здесь ждете? Долой с глаз моих, и не хромать!
– Я давно уже не хромаю, капитан.
Отсалютовав, Порес устремился прочь, стараясь не прихрамывать. Проблема заключалась в том, что рядом с капитаном Добряком у него это превратилось в своего рода привычку. Надо признать, попытка вызвать к себе хоть какое-то сочувствие была довольно жалкой. Капитан Добряк ни к кому не испытывал сочувствия. Соответственно и друзей у него не водилось. Если не считать за друзей его гребешки. «Такие же, как ты сам, – негромко пробормотал Порес, спускаясь в каюту Добряка. – Зубы есть, укусить не могут. А туда же – черепаховые!»
За спиной у него раздался голос Добряка:
– Я решил сопровождать вас, лейтенант. Чтобы при необходимости наставить вас в чистописании.
Порес дернулся, неудачно припав при этом на ногу, и, потирая больное бедро, открыл дверь каюты.
– Так точно, – вяло произнес он.
– А когда вы закончите, лейтенант, моим новым черепаховым гребням потребуется тщательная
