– Но тогда Рулад…
– Нет, Варат Тон. Рулад – не бог. Бог лишь один. Рулад – несчастное создание, столь же смертное, как и мы с вами. Вся сила – в его мече. В этом, друзья мои, заключается принципиальная разница. Однако ни слова больше, иначе я нарушу мой обет. Вы оба столь мрачны, столь отравлены страхами и предчувствиями. Сердце мое вот-вот разорвется.
Таралак Вид, уставившись монаху в спину, увидел, что тот весь дрожит и не способен унять дрожь. Нет, Старший Оценщик, это ты безумен. Обожествлять Икария? Станут ли гралы поклоняться гадюке? Скорпиону?
Духи песка и камня, я больше не могу ждать. Пусть все скорее закончится.
– Конец, – сказал Старший Оценщик, – никогда не тот, которого вы ждете. Да будет эта мысль вам утешением.
– Когда вы собираетесь стать свидетелем своего первого поединка? – спросил его Варат Тон.
– Если и собираюсь – я еще не решил, – если собираюсь, то это, конечно, будет тоблакай, – пробормотал Старший Оценщик, который наконец настолько совладал со своими чувствами, что развернулся на табуретке и бросил на финадда спокойный, понимающий взгляд. – Тоблакай.
Рулад Сэнгар, Император Тысячи Смертей, стоял над телом своей третьей жертвы. Весь забрызганный чужой кровью, сжимая меч в дрожащей руке, он вглядывался в безжизненные глаза на неподвижном лице, в то время как толпа, как и положено, ревела от удовольствия, сообщая свой голос и его горькому триумфу.
Однако волна звука словно огибала его, не затронув. Поскольку он прекрасно знал, что это – ложь. Все – ложь. Риск, в котором было все, что угодно, кроме собственно риска. Триумф, в действительности бывший поражением. Слова, что произносят его канцлер, его уродливый седа – и каждое обращенное к нему лицо было таким же, как вот это у него под ногами. Маска, творение смерти, под которым скрывается смех, издевательская насмешка. Поскольку если это не сама смерть насмехается над ним, то что же?
Когда он в последний раз видел хоть что-то искреннее на лице подданного? Когда ты не считал их подданными. Когда они не были подданными. А были – братьями, друзьями, отцами и матерями. У меня есть трон, у меня есть меч, есть империя. Но у меня… никого нет.
Он так хотел умереть. Истинной смертью. Пасть – и не увидеть, как его дух облекается плотью на песчаном берегу острова этого мерзкого бога.
Но на сей раз все будет по-другому. Я чувствую. Что-то… изменится.
Не обращая внимания на толпу и ее рев, в котором уже звучали истерические нотки, Рулад побрел прочь с арены, топча сверкающую рябь спекшегося на солнце песка. Забрызгавшую его кровь сейчас растворял его собственный пот, что просачивался между потемневших монет, сверкал на ободках шрамов-кругляшей. Пот и кровь смешивались, образовывали горькие потеки победы, однако на поверхности монет оставленные ими пятна надолго не задержатся.
Рулад знал, что канцлер Трибан Гнол этого не понимает. Того, что золото и серебро способны пережить идеи и мысли смертных. Не понимал этого и куратор Карос Инвиктад.
Он обнаружил, что в некотором смысле, причем даже не в единственном, восхищен Великим Изменником, Теголом Беддиктом. Беддикт, да, брат единственного благородного летерийского воина, с которым он имел счастье повстречаться. Единственного, увы. Брис Беддикт, который и в самом деле меня победил, – увы, и в этом он оказался единственным. Карос Инвиктад намеревался вытащить Тегола Беддикта на эту арену, поставить перед императором, прилюдно осрамить, заставить слушать голодный вой толпы. Карос Инвиктад полагал, что таким образом унизит Тегола Беддикта. Но если Тегол похож на Бриса, он просто будет стоять и улыбаться, и в улыбке его будет вызов. Вызов мне. Приглашение себя зарубить, сделать то, что я не сумел сделать с Брисом. И да, я увижу это понимание, прочитаю в его глазах. Рулад запретил это делать. Пусть Тегола отправят на Утопалки. В дикарский цирк, превратившийся в игорный дом.
Тем временем само основание империи сейчас шаталось, выплевывая пыль, протестующе скрипя. Некогда прочные краеугольные камни дрожали, словно вылепленные из глины, только что взятой с речного берега и не успевшей просохнуть. Те, кто считался богачами, сводили счеты с жизнью. Постоянно растущие толпы осаждали склады – в каждом городе и городишке империи поднималось на дыбы тысячеглавое чудовище голода. За пригоршню доксов могли убить, на камнях мостовых словно корка черствого хлеба запекалась кровь, а в беднейших трущобах матери душили младенцев, лишь бы не видеть, как они сначала пухнут, а потом угасают.
Рулад ушел с обжигающего солнца и стоял сейчас у входа в тоннель, тени поглотили его.
Моя великая империя.
Канцлер каждый день являлся перед ним, чтобы лгать. Все в порядке, после казни Тегола Беддикта все будет в порядке. Шахтеры работают сверхурочно, добывая сырье для новой монеты, но с ее чеканкой требуется осторожность, поскольку Карос Инвиктад полагает, что все похищенное Теголом удастся вернуть. Тем не менее временная инфляция все же лучше, чем хаос, в который погрузился Летер.
Однако Ханнан Мосаг давал ему противоположные советы и даже устроил ритуал, чтобы дать Руладу возможность увидеть все самому – бунты, безумие. Картинки были размыты, иногда почти исчезали, что ужасно бесило. И тем не менее от них разило правдой. Лгал седа в том, что показывал не все.
– Что с вторжением, седа? Покажи мне этих малазанцев.
– Увы, император, я не могу. Чтобы прятаться, они используют необычную магию. Видите, как затуманивается вода в чаше, когда я о них спрашиваю? Словно они высыпают в воду горсть муки. Ослепляя воду, готовую показать правду.
Ложь. Оценки опасности от Трибана Гнола были не столь дипломатичными – и прямота эта выдавала растущее беспокойство канцлера, если не страх. Малазанцы, высадившиеся на западном побережье, чтобы начать продвижение в глубь материка – к самому Летерасу, – оказались врагом коварным и смертоносным. Стычки с ними заканчивались тем, что войска откатывались назад, побитые, окровавленные, и пути отступления усыпали тела солдат и тисте эдур. Да, их целью является Рулад. Способен ли канцлер их остановить?
– Да, император. Мы способны. И остановим. Ханради Кхалаг разделил силы своих эдур. Половина сейчас находится в ожидании вместе с основными силами армии непосредственно к западу от столицы. Другая же, налегке, проследовала быстрым маршем на север и сейчас забирает к западу, словно загребающая рука, чтобы оказаться у малазанцев за спиной, – но их тактика отличается от прежней. Нет, ваши эдур больше не движутся колоннами и не используют дороги. Они сражаются так, как раньше, во времена войн за объединение. Отряды беззвучно перемещаются, укрываясь в лесной тени, так же, как и сами малазанцы, возможно, даже
