Канцлер Трибан Гнол, с которым Странник делил ложе, когда того требовала необходимость, стоял перед Руладом, а тот возлежал на троне, как сытый зверь, окруженный богатством и безумием. В нескольких шагах от Гнола отирался телохранитель, со скучающим видом слушая, как тот бубнит числа. Речь снова шла о растущем обнищании казны.
Подобные аудиенции, как не без восхищения понимал Странник, служили для того, чтобы еще более утомить Императора. Прибыль, убытки, расходы, внезапный скачок неоплаченных долгов – и все это бесстрастным, монотонным голосом, медленно, как войска собираются вокруг осаждаемой крепости. Защититься от такого натиска Рулад не мог.
Поэтому, как и всегда, он сдастся, поручит канцлеру разбираться со всем. Наблюдать сей ритуал было так же тяжело, как и участвовать в нем, но Странник не чувствовал жалости к эдур. Они – варвары, неразумные дети в глазах умудренной опытом цивилизации.
Зачем я каждый день прихожу сюда? Что хочу увидеть? Как Рулад в конце концов свалится? И какая мне от этого радость? Удовольствие? Неужели мой вкус стал настолько извращенным?
Он следил за Императором. Мерзкое мерцание грязных монет: смазанные блики пробегали по одеянию в такт дыханию Рулада. Скрытая жестокость в прямом черном клинке, острие которого упирается в мраморный постамент, на обернутой в проволоку рукояти лежит серая, костлявая рука. Рулад, восседающий на своем троне, казался ожившей метафорой: облаченный в богатство и вооруженный мечом, который даровал бессмертие и уничтожение, он казался неуязвимым ко всему, кроме собственного растущего безумия. Странник был уверен, что если Рулада ждет поражение, то оно придет изнутри.
Предзнаменование этого ясно отражалось на истерзанном лице, в каждом из грубо сросшихся шрамов, на которые Император, многократно оживавший, уже не обращал внимания и потому не извлекал из них никаких уроков. Покрытая оспинами кожа как бы служила насмешкой над окружавшей его роскошью. Во впалых глазах гнездился отчаявшийся, обессилевший дух, который иногда бился об эти блестящие непрозрачные стекла, издавая беззвучный вой.
Грозный вид искажали судороги, будто волны пробегавшие под кожей, череда личин, пытавшихся пробиться сквозь отстраненную маску государя.
Всякий, кто видел Рулада на троне, мог распознать, какую ложь нашептывала власть своему обладателю. Ее соблазнительный голос подсказывал, как легко и быстро решаются все проблемы: достаточно лишь сменить запутанность жизни на прямоту смерти. Так, шептала власть, я становлюсь явной. Срываю с себя все личины. Я есть угроза, а если угроз недостаточно, то наступает действие. Как взмах косы жнеца.
Ложь в простоте. Рулад все еще в нее верил. В этом он не отличался от прочих правителей, которые возникали в каждую эпоху, в каждом месте, где люди собирались в группу, создавали общество вместе с его разделением благ и организацией. Власть – насилие, на словах и на деле. Власти нет дела до здравого смысла, справедливости, сострадания. Напротив, она категорически отрицает все это, и как только последний покров обмана сорван, данная истина открывается во всей красе.
Странник больше не мог этого вынести. Совсем.
Маэль как-то говорил, что ничего тут не поделаешь. Ровным счетом. Говорил, что таков заведенный порядок вещей, и единственное утешение в том, что всякая власть, неважно, насколько обширная, централизованная или безоговорочная, в конце концов сама себя уничтожит. А самым забавным было наблюдать удивление на лицах вчерашних правителей.
Так себе награда, с точки зрения Странника. Увы, я не умею взирать на вещи холодно и спокойно, как Маэль. Нет у меня его легендарного терпения. Как, впрочем, и его норова.
Никто из Старших богов не защищен от безумия, которое преследовало правителей множества миров. Если, конечно, такой правитель в принципе способен размышлять, что вовсе не является чем-то само собой разумеющимся. Яснее всех это понимал Аномандр Рейк, потому и отказался от обширной власти, предпочтя сосредоточиться на локальных, незначительных конфликтах. Также он избегал последователей – для большинства богов нечто настолько немыслимое, что они даже не рассматривали подобный путь. Оссерк, напротив, высказал свой отказ – безнадежную правду – во всеуслышание, но ни одна из его попыток жить по убеждениям не увенчалась успехом. Так, для Оссерка самое существование Аномандра Рейка было непростительным оскорблением.
Драконус… Нет, он точно не глупец. Проживи он достаточно долго, точно бы устал от собственной тирании. Все же интересно, как же он отнесся к своему уничтожению. Вполне вероятно, что с радостью. Умереть от меча, который выковал своими же руками; видеть, как любимая дочь стоит в стороне и смотрит, сознательно не протягивая руку помощи… Драконус, как можно было не отчаяться, наблюдая крах своих мечтаний?
А еще есть Кильмандарос. Вот кому нравилась… простота. Все проблемы можно решить праведным кулаком – и все. Но только где-то она теперь!
А что же К’рул? А он…
– Стой! – крикнул Рулад, едва не вскакивая с трона. Туловищем он подался вперед, а в глазах вспыхнула угроза. – О чем ты только что говорил? Повтори!
Канцлер нахмурился и облизнул сморщенные губы.
– Государь, я излагал смету расходов на уборку трупов из ям…
– Трупов, да. – Рука Рулада, лежавшая на вычурном подлокотнике, дернулась. Он со странной улыбкой посмотрел прямо на Трибана Гнола и спросил: – Что за трупы?
– С кораблей, ваше величество. Рабы, спасенные с острова Сепик, северного протектората Малазанской империи.
– Рабы. Спасенные. Рабы.
На лице Трибана Гнола на мгновение отразилось помешательство, а потом… до него дошло.
Так-так, а вот это уже интересно!
– Да, это ваши падшие родичи, государь. Тисте эдур, страдавшие под малазанским игом.
– Спасенные, – медленно произнес Рулад, как бы пробуя слово на вкус. – Родичи эдур.
– Отдаленные…
– Но все же родичи!
– Бесспорно, ваше величество.
– Тогда почему они в ямах?
– Посчитали, что они пали слишком низко.
Рулад заерзал на троне, как будто его жгло изнутри. Голова запрокинулась назад, руки и ноги дрожали. Голос его звучал потерянно.
– Что значит «пали»? Они ведь наши родичи – единственные наши родичи во всем этом проклятом мире!
– Истинно так, государь. Признаюсь, меня по-своему ужаснул приказ отправить их в самые ужасные камеры…
– Чей приказ, Гнол? Отвечай!
Канцлер поклонился. Страннику был знаком этот прием: он скрывал удовлетворенный блеск в глазах Гнола. Стоило ему распрямиться, как блеск пропадал.
– За размещение падших сепикских эдур отвечает Томад Сэнгар, ваше величество.
Рулад медленно откинулся на спинку трона.
– И теперь они умирают.
– Как мухи, ваше величество. Увы.
– Мы спасли их от малазанского ига, чтобы самим мучить. Спасли, чтобы потом убить.
– Поистине несправедливая участь, да будет позволено мне заметить…
– Несправедливая?.. Ах ты, червяк, почему ты не сообщил мне об этом раньше?
– Государь, вы мало интересовались финансовыми подробностями…
Ай-яй, Гнол, это просчет.
– Какими-какими подробностями?
На шее канцлера выступили крупные капли пота.
– Я
