После короткой паузы он неловко поинтересовался:
— Значит, ты все так же… интересуешься?
Это прозвучало так, словно они были парочкой извращенных коллекционеров, которые встретились спустя много лет и теперь осторожно выясняли, сохранили ли они свои пристрастия.
— Мне кажется, мы должны узнать, что там. Но я не очень понимаю, если честно, что мне со всем этим делать… одной, — ее брови напряженно сошлись в тонкую линию. — Я просто вижу смерть. Везде. Она идет за мной по пятам, как навязчивая подружка. Будто меня куда-то упорно тыкают носом всю жизнь, а я все не понимаю.
И Алиса раскололась, как и в прошлый раз. В глубине души она только и ждала нового случая, когда сможет говорить с Люком и поверять ему тайну за тайной. Поэтому она здесь. Что зеркала? Очередная маска, как и письма.
…О которых, кстати, они ни словом не обмолвились.
Люк слушал ее, все так же глядя на их отражение. Предчувствие чужих смертей, кладбищенский шаффл, приветы и ответы из мира мертвых. Постоянное ощущение присутствия некой другой реальности, которое с каждым годом становится сложнее игнорировать. И, наконец, собственный страх и отчаяние, оттого что она не знает, как найти этому иррациональному потоку место в ее жизни. Его не получалось вписать в структуру строгой логики, по которой она творила свои границы познания.
Все схемы рушились. Тьма выползла из области вне поля зрения.
Алиса не выдержала и сжала изо всех сил переносицу. Ей хотелось слегка ее надломить, чтобы не распсиховаться окончательно. Это нарастает — капля за каплей, — и однажды наступает замыкание и чернота. Никто не сделан из камня, даже девушки из морга.
Тогда Люк приобнял ее невесомыми руками и уронил их меж прядями ее спутанных волос:
— Тихо, тихо, ш-ш-ш. Я понимаю тебя. Знаю, что они все рядом. Только ты видишь больше, чем мы все. Это не сумасшествие. Назовем это особой точкой зрения.
В этот момент ей очень хотелось врасти в его кожу. Потому что это было ее место — где-то под его сердцем, рядом с пошловатой татуировкой All I loved, I loved alone. Но вместо этого пришло только смущение от своей слабости.
— Покажешь мне другие зеркала? — спросила она, отстраняясь.
— Запросто.
Он встал, подхватил ее зеркало и повел Алису на третий этаж.
— Я не помешала?
— Да кто же мне может помешать… Я как Рапунцель. Сижу в башне и плету косички, — привычно отшутился он.
Миновав пролет второго этажа, они остановились у двери в мансарду. Люк отпер ее и посторонился. Это было огромное помещение с низким скошенным потолком и двумя круглыми окнами. Свет плохо проникал сквозь грязные стекла, но того, что попадало, было вполне достаточно.
Посередине стояли два зеркала. По сравнению с трофеем от Галонске они были довольно большие и массивные. Под мышкой их точно не утащишь. От них веяло другой эпохой: об этом говорили особая потертость и слегка вогнутая форма, отливающая синевой. Все три зеркала объединяли деревянные плашки вверху рамы с тем самым геометрическим узором и загадочными небесными светилами над ними.
Люк прислонил ее зеркало к стене и оглядел его уже при тусклом свете. С виду оно походило на остальные, только рама из чугуна или схожего металла. Запоздало Люк вспомнил намек Сен-Симона на его абсолютное право владения:
«На ножке выжжено мое имя. Правда, на греческом…».
Надо признаться, именно эту часть зеркал он никогда особо не рассматривал. Пока Алиса знакомилась с его главными сувенирами, он воспользовался паузой, чтобы проверить слова Сен-Симона.
Зеркало Галонске было самым маленьким, перевернуть его не составило труда. На левой ножке действительно виднелись нечеткие царапины: Θάνατος.
Может, это и был греческий, однако это могло означать что угодно.
Люк поковырял находку пальцем и вернул зеркало в первоначальное положение.
«…греческий купец Ставрос Онассис перепродал эти зеркала парижскому мебельному салону…» — гулким эхом прозвучал в его голове голос Йорга.
Что там написано? Онассис? Но при чем тут Сен-Симон? Родственник? Потомок?
— Нужно проверить эти буквы, — вслух сказал он.
Алиса обернулась, вопросительно уставившись на него.
— Помоги-ка мне положить другие на пол…
Они опустили зеркало Зигмар, а за ним и Генриетты. Люк склонился над ножкой каждого и увидел то же самое.
— Читаешь по-гречески? — спросил он у Алисы.
— Нет. Но поняла, что ты имеешь в виду. Это похоже на клеймо. Только из-за царапин не разберешь толком…
Она сдула с лица прядь и выпрямилась. Люк остался на полу, все еще пытая символы взглядом.
— Я хочу понять, по каким законам все это взаимодействует и куда они уходят в отражениях.
— Куда-то далеко, — рассеянно ответил Люк, продолжая тщательно осматривать зеркала. — Все это вообще очень и очень далеко. Хотя иногда ближе, чем кажется…
Он нес какую-то бессмыслицу.
И в этот момент созрело решение: нужно наведаться к Сен-Симону, раз тот не может нормально объяснить все по телефону.
Если Алису интересовали чуть ли не философские вопросы творения, то ему нужно было знать только где входы и выходы. В зеркалах все наоборот: жизнь — это смерть. Отразишь смыслы — обратишь вспять умирание.
«Не сейчас, не сейчас. Еще есть Алиса и музыка. Значит, еще рано», — с птицей взвившейся паникой в груди думал он.
Все сбилось из-за ее прихода. Смиренное ожидание смерти вдруг сменилось суетой и страхом оказаться там так рано…
— Я могу немного поизучать их? — спросила она, вглядываясь в каждое зеркало по очереди.
— Да ради бога… Вот тебе мои наблюдения за эти годы: они отображают мертвых и нас. Иногда там кто-то ходит. Я видел, как прогибаются половицы, — с этими словами Люк постучал по полу ногой. — Я смотрел в них, сидя вон у той стены. Пару раз в том мире кто-то… был.
Ее брови поползли вверх. Живущая в мракобесии Алиса одновременно страдала токсичным скепсисом, и это забавляло.
— А по ночам из них вылезает волосатая лапа и требует денег! — страшным голосом рявкнул Люк
