Он уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы, ведущей вниз, когда его окликнули.
Навстречу козлу поднимался давешний спиногрыз. Ротожопь его румянилась от возбуждения.
– Как удачно мы встретились, герр Попо! Будем играть? Вы обещали, – напомнил он, увидев выражение лица Попандопулоса.
Козёл мрачно кивнул и развернулся, мысленно давая зарок не увлекаться, беречь нервы и играть исключительно по маленькой.
Глава 44, которая как бы намекает нам, что не всякая успешная презентация радует заказчика по-настоящему
15 дня 11 месяца Тарзана 889 года Тарзана /
15 ноября 312 года от Х.
Страна Дураков, домен шерстяных, крепость Болат-Юрт.
Позднее утро.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
Нэ жалэй. Нэ зави. Нэ плач.
Народный пасловиц и пагаворка. Кныга маладова байца. Гиен-Аул: Нахнахиздат, 566 год Тарзана.
Небо над холмами было такого цвета, будто в облака вылили бочку апельсинового сока. Такой же была и стена старинного дома – старинная, кирпичная, почти вся затянутая цветущим плющом. Над прохладным зевом арки свисали цветы тревожно-алые. Чуть правее виднелась узенькая, заросшая мелкой зеленью тропинка, сразу за ней – обрыв и внизу долина.
Сухо дрожал воздух, пахнущий солнцем и кирпичной пылью. Со старой сливы свешивалось покосившееся птичье гнездо.
Запряжённый четвернёй дилижанс замедлил ход, притормозил, встал. Возница – плешивый и грустный гозман – сощурился, прикидывая, пройдёт ли упряжка в узкий проход.
– Не пропрёмся, – с сожалением сказал гнедой першерон, заглядывая в арку.
– Не ссы, дёрнем и пропрёмся, – не согласился чёрный и презрительно испустил ветры. Гозман поморщился, но хвататься за кнут не стал. Ему нужно было проехать.
– Давайте помалу, – распорядился он, усаживаясь поудобнее.
Забренчала упряжь, заскрипели оси. Кони, напрягаясь, двигали дилижанс мелкими рывками, готовые в любой момент сдать назад.
В крышу дилижанса кто-то постучал изнутри. Гозман всполошился: велев коням стоять, он бросился открывать дверь.
На свет выбралось существо в бесформенном чёрном балахоне, с глубоким капюшоном на голове. Капюшон шевелился, как от ветра, но ветра не было. В тёмной дыре капюшона невозможно было ничего разглядеть. Да и заглядывать туда почему-то не хотелось.
Существо покрутило головой, задержалось на гозмане, потом уставилось на лошадей. Гозман тут же кинулся на своё место и там застыл ледяным болванчиком. Лошади прижались друг к другу боками и пошли шагом, поднимая ноги абсолютно синхронно, как на параде. Дилижанс со скрипом втянулся в проход, чудом не зацепившись за древнюю кладку.
Остановился дилижанс уже на другой стороне, где всё было по-другому. Вместо буйного разнотравья вдоль дороги тянулся газончик из неправдоподобно зелёной травы, ровненько подстриженной муравьями-листорезами. По краям стояли строем, молодцевато вытянувшись, молодые яблоньки с белёными стволами. Воздух тоже был другой – какой-то оцепеневший, что ли.
Гозман очухался и продрал глаза. Неприятного существа не было: видимо, оно ушло к себе в дилижанс. Кони стояли слегка обалдевшие, так что понадобился кнут и доброе слово, чтобы они пришли в себя и задвигали копытами. Дилижанс снова пополз по дороге, издали напоминая маленького чёрного жука.
Нахнах, дежуривший на башне южной стены Болат-Юрта, оторвался от окуляра подзорной трубы и сказал напарнику:
– Ани на нашэй старанэ, да. Далажы Тарзану, щто ани будут чэрэз десят мынут.
Второй обезьян сказал «ы-ы», поправил чуни и запрыгал вниз по железной лестнице, ведущей на Двор.
Железный Двор был, как тому и следовало, обит железом. Оно было везде – даже плац выложили чугунными плитами. Повёрнутая во Двор стена казармы была заложена проклёпанными броневыми листами. Пятиметровые стены были украшены пиками. На каждую была насажена чья-нибудь голова – подсохшая на ярком солнышке, но вполне натуральная, с запашком. Старики говорили, что труп врага всегда хорошо пахнет. В таких вопросах Тарзан со стариками не спорил. Даже на традиционные праздники он приходил, извалявшись в падали, как подобает охотнику-нахнаху. Не все консерваторы были от этого в восторге, но приходилось терпеть: молодой вождь их переигрывал и на этом поле.
Поутру на Дворе было тихо. Четверо солдат чинно оправлялись, сидя рядком на брёвнышке над выгребной ямой. В углу, под сенью стен, старшина дисциплинировал новичков, заставляя их отжиматься с грузом на плечах. В роли груза выступал он сам, а в качестве стимула использовал короткую плётку. Новички дышали шумно и нервно, но голоса не подавали.
На плацу служители-верблюды убирали мясо, оставшееся от вчерашней маналулы. Некоторые куски ещё шевелились, точнее – пошевеливались. Маналула была дежурной, без особых жестокостей. От такой обычно дохли относительно быстро, где-то под утро. Некоторые счастливцы даже не успевали застать рассвет. По обычаю, с первыми лучами солнца маналула возобновлялась. Вот и сейчас унылый сторож возился с распятым меж двух столбов телом неизвестного правонарушителя, обкалывая его из большого шприца какой-то жидкостью. Тело слабо подёргивалось, не издавая лишнего шума: видимо, голосовые связки злодея пришли в негодность ещё вчера.
Тарзан наблюдал за этой сценой, стоя на возвышении посреди плаца, в чунях и боевых рейтузах, с пикой в руке. Ему было холодно и скучно. Однако древний обычай не допускал исключений: вождь должен просыпаться первым и вставать на стражу, чтобы выводок видел его бдящим, а не спящим. Бороться с обычаями Тарзан считал контрпродуктивным. К тому же утренняя стража позволяла продумать и распланировать дневные дела.
Но сегодняшние цели были ясны, а задачи – определены. Так что в голову беспрепятственно лезла чепуха из зоны психологического комфорта: мягкая перина, кофе в постель, тело юного джейрана, недавно подаренного поняшами. Джейран был мягкий, послушный, а главное – очень походил на девочку. Если честно, Тарзан предпочитал противоположный пол своему. Но подобное пристрастие было совершенно несовместимо с образом сурового вождя, у которого единственная утеха – твёрдая, как доска, задница боевого товарища. От таких радостей вождь отмотался, распространив слух о том, что предпочитает существ помоложе: среди стариков это считалось более-менее приемлемым чудачеством. Но, конечно, ни о каких самках не могло быть и речи. По крайней мере пока.
От этих мыслей его отвлёк нахнах, почтительно склонившийся у возвышения и ожидающий, когда же вождь обратит на него внимание. Тарзан выждал ещё секунд десять, потом стукнул копьём и распорядился:
– Гавары быстра.
– Салям, Тарзан. Аны едут, Тарзан… эта… балшой ящык на калёсах, да, – выдавил из себя оробевший солдат.
Тарзан дважды стукнул копьём. Подскочили верблюды.
– Ящык на калёсах называть дилижанс, – последнее слово Тарзан произнёс правильно, без коверканья. – Ты нэ знаешь этот слово. Чэго ты ищё нэ знаэшь?
– Н-нэ з-з-наю, – солдат испугался.
– Можеть бить, – прищурился Тарзан, – ты нэ знаешь, щто такое харам и щто такое халяль?
Верблюды придвинулись к нахнаху ближе. Солдат затрепетал.
– Н-н-нэт… то ись да! Я знаю харам и халяль! Харам плохо, тьфу! Халяль харашо, во! – он гордо поднял вверх большой палец, кривой и с обгрызенным когтем.
– Это всё чэво ты
