– Не смей, ты мне нужна, – быстро сказала Верховная. – Хотела спросить? Спрашивай.
– Почему я вас не узнала? – выпалила Драпеза.
– Потому что я не хотела, чтобы меня узнавали. И отвела глаза. Ты меня видела, но не понимала, кого видишь.
– И я могла? – пролепетала Молли, леденея от ужаса.
– Проявить неуважение? Нет. Это невозможно. Ты могла не понимать, что это я. Но моя грациозность от этого не исчезает, – последнее Верховная сказала чуть ли не с грустью. – А вообще, ты переволновалась. Пожалуй, тебе стоит поспать, пока не доедем. Спи!
Молли пришла в себя в помещении с высоким потолком. Откуда-то сверху лился розоватый закатный свет. Она лежала на деревянном ложе, тонкие доски чуть прогибались под её тяжестью, и это было приятно.
Взгляд Драпезы упирался в белую стену. На ней, прямо перед глазами, висела картина: беременная хомосапая самка, лежащая под деревом, с мечом в правой руке и трезубцем в левой. Прямо над выпуклым животом с ветки свисало огромное, размером с живот, яйцо, растущее на тонком стебельке.
Слева стоял табурет, на нём тазик с крупной солью, у правого плеча – ведёрко с водой.
Драпеза собралась с мыслями. Она бывала здесь, и не однажды. Это был так называемый малый приёмный зал Мимими Второй. Здесь можно было побеседовать с Верховной, сохраняя при этом более-менее здравый рассудок и нечто вроде свободной воли. Разумеется, ровно до тех пор, пока это угодно Верховной.
Как себя вести, Молли тоже знала. Для начала она попила воды, потом лизнула соль. Язык защипало: соль сама по себе была лёгким противоняшным, а в эту, по слухам, добавляли какой-то «нитропакостный очухан». На вкус это зелье было на редкость омерзительным. И к тому же отравляло вкус любой другой еды – так что о всяких гастрономических радостях на ближайшие пару дней можно было забыть. Драпеза не огорчилась: во-первых, страдания по Гермионе лишили её аппетита, а во-вторых, огромное счастье находиться рядом с Верховной кружило ей голову.
– Как я сюда попала? – не смогла не спросить она.
– Пришла. Своими ногами, – раздалось сзади. Верховная говорила в какое-то устройство, искажавшее звуки. От её собственного, неискажённого голоса даже самые стойкие к няшу пони начинали быстро плыть.
– Я же спала? – не поняла Драпеза.
– Чтобы ходить, не обязательно бодрствовать. Чтобы жить – тоже, – сказала Верховная. – Твой следующий вопрос: зачем ты мне понадобилась? Это ты узнаешь очень скоро. Пока скажу, почему именно ты. Во-первых, ты вовремя подвернулась. Во-вторых, мне нужно закруглить одну кадровую ситуацию. Следующий вопрос, будь добра, задай сама.
Молли собралась с мыслями, ещё раз лизнула горькую соль и попыталась сосредоточиться. Как обычно в присутствии Верховной, мысли в голове не задерживались – их выдувало розовым ветром абсолютной преданности, желания служить беззаветно. Но в данный момент Мимими требовала не этого.
– Что вы там делали? – наконец вспомнила она ту мысль, с которой заснула.
– Правильно, – в голосе Верховной прозвучало что-то вроде одобрения, и Молли возликовала. – В самом деле. Почему я пришла на концерт какой-то певички? Твоё мнение?
Отвечать Драпезе не хотелось, но и промолчать она не могла.
– Вы её любите… – прошептала она, сбиваясь в комочек в ожидании самого страшного – гнева Верховной.
– Да, люблю, – спокойно сказала Верховная. – Но не в том смысле. Львика – моя дочь. Единственная. Другой у меня не будет. Я уже немолода. Да я бы и не стала пытаться. Сейчас поймёшь почему.
Верховная замолчала. Драпеза, чтобы не забалдеть от присутствия Их Грациозности, принялась рассматривать картину на стене. Она чем-то напоминала фразу в приказном тоне на чужом языке. В ней присутствовал какой-то смысл, простой и конкретный, вот только подступиться к нему было неоткуда.
– У моей дочери сто сорок граций, – наконец нарушила молчание Мимими. – Она даже не двухсотка. Только когда поёт… поэтому и поёт. Но сцена – это сцена, а жизнь – это жизнь.
– М-м-м-мда, – только и выдавила из себя Молли Гвин. Сказать было нечего.
– Это значит, – продолжала Мимими, – что её место – средний класс. Очень средний. Любая пуся, любая девочка за двести, вытрет об неё копыта. Если захочет. А желающие найдутся. Особенно когда узнают, что она моя дочь. А это рано или поздно станет известным. Всё всегда становится известным. Причём пострадает не только она, но и весь наш род. Устойчивое воспроизведение высокой няшности поломалось в самом сильном звене, какая жалость… Я могу заткнуть любой рот, но не все рты сразу. На моё правление ляжет тень. И дальше у меня будет две дороги – или свирепствовать, или утираться. То есть – или быть Ночной Кобылой, или хромой уткой. Ни то ни другое меня категорически не устраивает.
Молли не нашлась что ответить.
– Надеюсь, понятно, что ради счастья дочери и чести рода я пойду на всё? – осведомилась Верховная. – Можешь не отвечать. Так вот. Моя дочь не станет жертвой общества и позором семьи. А поскольку в Эквестрии это неизбежно, она не будет жить в Эквестрии.
– Ыг… ы где? – Драпеза от неожиданности икнула.
– Я обдумала этот вопрос. Её место там, где нет дискриминации по няшности. Где она сможет жить достойно и приносить пользу Эквестрии и мне лично. Поэтому меня не устраивает какой-нибудь маленький домен на краю света. Хотя хемули говорят, что лучше быть головой пупицы, чем хвостом злопипундрия. Но – нет. Моя дочь не будет прозябать в глухом углу. Мы пойдём другим путём. И в другом направлении.
То ли Драпеза немного адаптировалась, то ли соль оказала действие, но розовый ветер у неё в голове поутих, и в ней стали задерживаться мысли. Поэтому она догадалась. И даже осмелилась возразить.
– Если другое направление – Директория… – она сделала паузу, возражений не последовало, – то они нас… опасаются, – сказала она. – И как же?
– Мы работаем над этим, – Верховная звучно переступила с ноги на ногу, и Драпеза поняла, что та стоит. Она с трудом подавила порыв вскочить и уступить место.
– В Директории нас и в самом деле опасаются. Ты не представляешь, сколько мне пришлось заплатить за Львикин ребилдинг. Просто потому, что в ихнем ИТИ никто не хотел работать с поняшей. Я решила вопрос деньгами, и то с трудом. Но всё можно изменить, если действовать целеустремлённо. Я веду осторожную политику сближения по многим направлениям. Очень осторожную. Потому что преодолевать… – она задумалась.
– Предвзятость, – Молли не хотела перебивать Великую, она хотела помочь найти подходящее слово.
– Предвзятость? Ох, это было бы прекрасно, – вздохнула Верховная. – С предвзятостью можно бороться разными способами. Например, правдой. Но нет. Они относятся к нам ровно так, как и должны. Тот же губернатор Пендельшванц – очень умное существо без предрассудков. Более того, нашу культуру любят и ценят. Начиная от пуховых одеял и кончая
