Глава 7. «Сим победиши!»
Дружинники, хрипло бранясь, а иные заходясь истерическим смехом, одну за другой выкидывали за борт отрубленных змей, которые, продолжая свиваться и дёргаться, тонули, следуя за страшной тварью.
— Одну оставим! — Садко ухватил последнее щупальце и сунул под скамью. — И её князю показать надо... Только где ж я столько соли-то наскребу?
На него тоже накатил смех, но он с трудом подавил его.
— Ну, всё! — выдохнул Герхард, заправляя меч в ножны. — Хватит с нас! Прилив начинается, надо плыть отсюда.
— Прочь из этого сатанинского места! Прочь! — закричали со всех сторон дружинники. — Пропади оно, это злато бесовское!
— Да! — Садко выждал, пока смолкнет кругом беспорядочный крик, и возвысил голос. — Понимаю вас, братцы. И сам хочу сей же час отсюда плыть как можно скорее. Только вот как быть со словом, что я князю Владимиру дал? Я ж побожился всё, что в силах моих и свыше сил моих, сделать, дабы злато нибелунгово в Киев привезти. Не для себя ведь решились мы на это. И князю сие богатство нужно не для себя. Нужно оно государству русскому. Вот я и вопрошаю вас теперь: а всё ли мы сделали, чтобы колдовские силы побороть да ладью златую Владимиру Святославичу доставить?
Несколько мгновений вокруг висело угрюмое молчание. Потом Лука проговорил:
— Я бы сказал, что не в силах людских завладеть сим кладом. Да вот только помните, братья, карлик-то окаянный что-то лепетал: мол, злато забрать можно только вместе с ладьёй, а если ладью из грота вывести, то из неё всё это богатство и вынуть можно будет? Но раз такое условие названо, то, стало быть, возможно сделать это! Мы только не знаем, как!
— Разумно! — улыбнулся Садко. — Но, может быть, кто-нибудь подумает и сообразит? Герхард! До сих пор ты у нас всё придумывал да обо всём догадывался. Ну-ка, пошевели германским умом!
— А я-то что? — немного смутился германец. — Я тогда быстро соображаю, когда мечом махать надо. Вот если гаду подводному руки-хваталки отсечь или змею срубить башку — так это по мне. А в остальном... О! Как же мы все не подумали?!
Его взгляд при этих словах остановился, точнее, намертво прирос к чему-то, что находилось совсем рядом. Садко посмотрел в ту же сторону. Да, сомнений быть не могло: германец смотрел на страшное украшение золотого драккара — разинутую пасть змея, тоже выкованную из золота и торчавшую над изогнутым носом судна.
— О Господи! — вырвалось у молодого купца. — Неужели?.. Не может быть!
— Как раз может быть! — воскликнул Герхард. — Сам подумай: этот змей — страж сокровища. Не важно, живой он или мёртвый, заклятие подземные карлики наложили таким образом, чтобы тварь не позволила, если удастся, приблизиться к золоту, а если кто-то до него доберётся, то не должен его отсюда унести, так?
— Ну... Так.
— Ты, помнится, рассказывал, — продолжал германец, — что разбойник, от коего ты про этот клад знаешь, побывал здесь со своей ватагой и они все тут, кроме него самого, сгинули, а он уцелел, но ни с чем остался.
Садко кивнул.
— Так мне Бермята и говорил. Но на них ведь не нападал никакой змей. И Караракен этот, давешний твой знакомец, не всплывал со дна. Всё было не так, как с нами.
— Правильно! Потому что все эти силы и не нужны были. Что может быть страшнее для человека его собственной жадности и злобы? Разбойники не могли взять золото не потому, что оно заколдованное, а потому, что они пришли за ним ради одной своей наживы. Они сами друг друга перебили, а силой заклятия была всего-навсего сломана их лодка. Но мы-то хотим взять богатство не для себя и не ради себя, ведь так? Может, и есть в нас немного дрожи от этого блеска, может, в душе-то искушение и шевелится, но ты ж сам сейчас напомнил: мы князю слово дали! А не то, так уж небось и повернули б назад — одного змея морского хватило бы! Поэтому против нас и действует главное заклятие и змей продолжает охранять нибелунгов клад. Эта голова — идол язычников. Наверное, очень сильный идол. И, пока он здесь, мы не можем преодолеть колдовство. А ну дай-ка сюда топор!
Садко уже понял, к чему клонит бесстрашный воин. Ему самому, правда, казалось, что это — бессмыслица. Если они сумели убить живого чудовищного змея, изранить и прогнать зловещего Кракена, то неужто им может помешать отлитая из золота болванка? Однако что если это так?
Перед самым отплытием из Новгорода посадник Добрыня ещё раз поговорил с полюбившимся ему гусляром и немало рассказал о своём племяннике, великом Киевском князе Владимире. Ему хотелось, чтобы Садко было легче сойтись с ним. И сейчас вспомнилось несколько сказанных посадником фраз, но они вдруг многое объяснили:
— Иные люди всё брешут, будто жесток князь бывает, а ещё, что неумён, не умеет под всех подладиться и со всеми в мире быть. Ведь что говорят: мол, привёл на Русь новую веру, ну и привёл, мало ль у нас вер-то среди разных племён? Ставил бы свои храмы, а идолов оставил бы в покое — кто хочет, им сможет жертвы приносить, а другие пойдут в церкви ко Христу. Но Владимир-то знает, что нельзя так! Идол — он, само собой, бревно, да ведь сколько перед сим бревном заклятий бесовских говорилось, сколько крови лилось, жертвы приносились, и мало ли промеж тех жертв людских было? Вот и вселилась в те брёвна бесовская сила, и стояли они на страже власти тёмной. Не сокрушил бы их князь, ничего б у него не вышло — не победить было иначе на Руси супротивников веры Христовой!
Садко захотелось самому проверить правоту Герхарда, самому снести колдовской оберег золотого драккара. Но он понимал, что германец гораздо сильнее его. А надо было торопиться — лёгкое волнение воды возле стен грота ясно говорило о наступлении прилива. Ещё немного, и ладье будет не выплыть наружу, придётся ожидать, пока прилив пройдёт. А там ну как шторм?
Он молча протянул Герхарду топор. Тот замахнулся, и в этот момент со всех сторон, исходя будто бы от самих стен пещеры, послышалось шипение, кто-то взвизгивал и что-то злобно бормотал, кто-то верещал непонятные, но очевидные по смыслу проклятия.
Гребцы испуганно закрестились, однако
