Он закрыл глаза. Потом снова открыл и уставился на шторку в дурацких ромашках, из тех совершенно уродских шторок, которые могут понравиться только бывшим женам. Сейчас, когда он окончательно проснулся, реальность вновь утвердилась в своих правах. Просто головка душа, просто массажная щетка. Он идиот. Да еще с бодуна, каковой только усугубляет идиотизм. Он…
Шторка опять зашуршала. И зашуршала она потому, что та длинная штука, которая, как Джеку хотелось бы верить, была его старой массажной щеткой, вдруг отрастила плотные пальцы-тени и притронулась к пластику. Головка душа повернулась сама собой и как будто уставилась на него сквозь полупрозрачную занавеску. Газета, выпавшая из рук Хоскинса, с тихим шлепком приземлилась на кафельный пол. Кровь застучала в висках. Ожог сзади на шее запульсировал жгучей болью. Кишечник опорожнился, и ванная наполнилась едкой вонью последней трапезы Джека. Похоже, и вправду последней. Рука потянулась к краешку шторки. Еще секунда – в лучшем случае две, – и шторку отдернут, и Джек окажется лицом к лицу с жутким кошмаром, по сравнению с которым все его самые страшные сны покажутся сладкими грезами.
– Нет, – прошептал он. – Нет. – Хоскинс попробовал встать с унитаза, но ноги подкосились, и он снова плюхнулся на стульчак. – Не надо, пожалуйста. Нет, не надо.
Рука схватилась за краешек шторки, но пока что не стала ее отдергивать. На руке была татуировка. «НЕМОГУ».
– Джек.
Он не мог ответить. Он сидел голый на унитазе, остатки поносной жижи еще извергались из задницы тонкими струйками, сердце стучало, как взбесившийся мотор. Джеку казалось, оно сейчас выскочит, разорвет ему грудь изнутри и последним, что он увидит в своей земной жизни, будет его же собственное сердце, судорожно колотящееся на полу в ванной и брызжущее кровью ему на ноги и на страницу комиксов в «Голосе Флинт-Сити».
– Это не солнечный ожог, Джек.
Ему хотелось грохнуться в обморок. Отключиться и просто упасть, и если он ударится головой и получит сотрясение мозга или даже проломит череп, то хрен бы с ним. Главное, он спасется от этого ужаса. Но сознание упрямо держалось. Сумрачная фигура за шторкой не исчезала. Не исчезали пальцы на шторке и поблекшие синие буквы: «НЕМОГУ».
– Прикоснись к своей шее, Джек. Если не хочешь, чтобы я тебе показался, если не хочешь, чтобы я сдвинул шторку, сделай, как я говорю.
Хоскинс медленно поднял руку и притронулся к горящему участку кожи на шее. Прикосновение отдалось вспышкой невыносимой боли, пронзившей виски и плечи. Он посмотрел на свою руку: на ней была кровь.
– Это рак, – сказал ночной гость, скрытый полупрозрачной шторкой. – Он у тебя в горле, в носовых пазухах, в лимфоузлах. Он у тебя в глазах, Джек. Он выедает тебе глаза. Скоро ты его увидишь, серые шишечки раковых клеток, плавающие перед глазами. Знаешь, когда ты его получил?
Конечно, Джек знал. Когда это кошмарное существо прикоснулось к нему у амбара в Каннинге. Когда оно его приласкало.
– Я тебе его дал, но могу и забрать. Хочешь, чтобы я его забрал?
– Да, – прошептал Джек и расплакался. – Заберите его. Пожалуйста, заберите.
– Если я тебя кое о чем попрошу, ты же выполнишь мою просьбу?
– Да.
– Выполнишь без раздумий?
– Да!
– Я тебе верю. Ты же не дашь мне повода в тебе усомниться?
– Нет! Нет!
– Хорошо. А теперь подотрись. От тебя смердит.
Рука с «НЕМОГУ» отпустила шторку, но сам ночной гость остался на месте. Хоскинс чувствовал на себе пристальный, тяжелый взгляд этого человека. Нет, не человека. Это был кто угодно, только не человек. Хоскинс потянулся за туалетной бумагой, смутно осознавая, что заваливается на бок, а окружающий мир тускнеет и сжимается в точку. И это было хорошо. Он грохнулся на пол, но не почувствовал боли. Он отключился еще в падении.
2Дженни Андерсон проснулась в четыре утра, как всегда, с переполненным мочевым пузырем. Обычно она пользовалась туалетом, примыкавшим к их с Ральфом спальне, но с тех пор, как застрелили Терри Мейтленда, Ральф плохо спал по ночам, а сегодняшней ночью он был особенно беспокоен. Дженни встала с кровати и пошла в ванную в конце коридора, рядом с комнатой Дерека. Сделав свои дела, она даже не стала спускать воду в унитазе, чтобы шум не разбудил мужа. Ничего страшного. До утра подождет.
Господи, дай ему еще пару часов, подумала Дженни, выходя из ванной. Еще пару часов спокойного сна, больше я ни о чем не прошу…
Она резко остановилась посреди коридора. Когда она выходила из спальни, свет внизу не горел. Да, она шла в полусне, но все равно заметила бы свет. Наверняка бы заметила.
Ты уверена?
Нет, не уверена. Не совсем. Но сейчас свет горел. Белый, приглушенный. Лампочка над плитой в кухне.
Дженни подошла к лестнице и встала на верхней ступеньке, глядя на свет внизу и задумчиво хмурясь. Включили ли они охранную сигнализацию, когда пошли спать? Да. У них в доме было такое правило: перед сном включать сигнализацию. Вчера вечером Дженни включила ее сама, а Ральф потом дважды проверил. Эти проверки, как и бессонница Ральфа, начались после гибели Терри Мейтленда.
Дженни не знала, что делать. Может быть, все-таки разбудить Ральфа? Нет, лучше не надо. Ему нужно поспать. Может быть, стоит вернуться в спальню и взять табельный пистолет мужа из коробки на верхней полке в шкафу? Но дверцы шкафа скрипят, и этот скрип точно разбудит Ральфа. И вообще, что за приступы паранойи? Скорее всего свет горел и тогда, когда она шла в туалет. Просто она не обратила внимания. Или, может, там что-то с контактом и лампочка включилась сама собой. Дженни бесшумно спустилась по лестнице, машинально сместившись чуть левее на третьей сверху ступеньке и чуть правее – на девятой, чтобы не наступить на скрипучие доски.
Она подошла к двери в кухню и осторожно заглянула внутрь, чувствуя себя глупо и в то же время совсем не глупо. Потом вздохнула и сдула челку со лба. В кухне никого не было. Дженни вошла и шагнула к плите, чтобы выключить свет, но вдруг резко остановилась. У кухонного стола обычно стояло четыре стула: три для членов семьи и один «гостевой». Сейчас их было не четыре, а три. Одного не хватало.
– Стой где стоишь, – раздался чей-то голос. – Если сдвинешься с места, я тебя убью. Если закричишь, я тебя убью.
Она застыла на месте. Сердце бешено заколотилось в груди, волосы на затылке встали дыбом. Если бы
