— Это после двух-то сотен лет!
— Много дольше, — вставил один из монахов. Отец Херефрит сурово взглянул на него.
— И посох не уплыл? — спросил я с притворным удивлением.
— Король Эдуард хочет, чтобы здесь было место паломничества, — сказал отец Стефан, пропуская мимо ушей мою насмешку.
— И потому посылает воинов, — с угрозой сказал я.
— Когда достроят церковь, — искренне ответил Брунульф, — войска уйдут. Они здесь только для того, чтобы защищать святых отцов и помочь строительству храма.
— Верно, — горячо добавил отец Стефан.
Они врали. Я считал, что они здесь не для того, чтобы строить какую-то там церковь, а чтобы отвлечь Сигтрюгра, пока Константин захватывает север Нортумбрии, а может, и для того, чтобы вызвать другую войну, заставив Сигтрюгра напасть на форт. Но если они этого хотели — почему не вели себя вызывающе? Да, отец Херефрит настроен враждебно, но, как мне показалось, этот озлобленный, суровый священник просто не умел быть учтивым. Брунульф и остальные его люди пытались меня успокоить. Если бы они хотели заставить меня драться, то бросили бы вызов, но они этого не делали, и потому я решил их подтолкнуть.
— Вы утверждаете, что это поле — земля короля Эдуарда, — сказал я, — но чтобы добраться до него, вам пришлось пройти по землям короля Сигтрюгра.
— Конечно, мы по ним проехали, — неуверенно подтвердил Брунульф.
— Тогда вы должны заплатить ему подати, — сказал я. — Вы ведь привезли инструменты? — я кивнул на крестообразные траншеи. — Кирки? Лопаты? Может, даже брёвна для постройки вашего чудесного святилища?
Мгновение все молчали. Я видел, как Брунульф бросил взгляд на отца Херефрита, и тот незаметно кивнул в ответ.
— Это не лишено смысла, — встревоженно сказал Брунульф.
Для человека, планирующего войну или намеревающегося её вызвать, он был на удивление уступчив.
— Мы это обдумаем, — бросил отец Херефрит, — и через два дня дадим тебе ответ.
Я хотел сразу же возразить, потребовать встречи на следующий день, внезапная перемена поведения отца Херефрита показалась мне странной. До этого момента он был настроен враждебно и негативно, но теперь, оставаясь враждебным, объединился с Брунульфом. Именно Херефрит подал Брунульфу знак притвориться согласным платить подати, именно он настаивал на двухдневном ожидании. Так что я подавил желание спорить.
— Мы встретимся здесь через два дня, — сказал я вместо возражений, — и постарайтесь принести золото.
— Не здесь, — резко ответил отец Херефрит.
— Нет? — спокойно спросил я.
— Твоя вонь отравляет священную землю Господа, — рявкнул он и указал на север. — Видишь лес на горизонте? Прямо за ним есть камень, языческий камень, — последние два слова он будто выплюнул. — Встретимся у камня в среду утром. Можешь взять с собой дюжину воинов. Не больше.
Мне снова пришлось сопротивляться желанию его позлить. Вместо этого я кивнул.
— Двенадцать, утром, через два дня у камня. И не забудь прихватить свою фальшивую хартию и побольше золота.
— Я привезу тебе ответ, язычник, — сказал Херефрит, развернулся и ускакал.
— Встретимся через два дня, господин, — повторил Брунульф, слегка смущенный злобой священника.
Я лишь кивнул и посмотрел им вслед, пока они скакали к форту.
Финан тоже за ними наблюдал.
— Этот священник с кислой рожей никогда не заплатит, — сказал он, — и краюхи хлеба не даст голодающей матери.
— Он заплатит, — отрезал я.
Но не золотом. Я знал, что он заплатит кровью. Через два дня.
Глава четвертая
Камень, у которого назначил встречу отец Херефрит, оказался грубо отесанным столбом в два раза выше человеческого роста, уныло торчащим над плодородной долиной в часе езды от форта. Один из тех странных камней, что древние оставили по всей Британии. Некоторые камни стояли кругами, некоторые образовывали проходы, некоторые походили на столы для гигантов, а многие, как этот, на южном гребне долины, были просто одиночными знаками. Мы поскакали к северу от форта по коровьей тропе, и добравшись до камня, я прикоснулся к молоту на шее и задумался, какому богу понадобился камень рядом с тропой и почему. Финан перекрестился. Эгил, выросший в долине реки Бейна, сказал, что его отец всегда называл этот обелиск камнем Тора, а саксы зовут его камнем Сатаны.
— Мне больше нравится камень Тора, — сказал я.
— Здесь жили саксы? — поинтересовался мой сын.
— Да, господин, когда приехал мой отец.
— И что с ними случилось?
— Кто-кто умер, некоторые сбежали, остальные стали рабами.
Теперь саксы отомстили, потому что чуть к северу от холма, где стоял камень, рядом с бродом через Бейну, виднелась спаленная усадьба. Пожар явно произошел недавно, и Эгил подтвердил, что это одно из тех мест, что разрушили люди Брунульфа.
— Они заставили всех уехать, — сказал он.
— И никого не убили?
Он покачал головой.
— Людям велели убраться до заката, но и только. Они рассказывали, что предводитель саксов чуть ли не извинялся.
— Странный способ для начала войны, — заметил Утред-младший, — извиняться.
— Хотят, чтобы первую кровь пролили мы, — объяснил я.
Мой сын пнул полусгоревшую балку.
— Тогда зачем они тут всё сожгли?
— Чтобы мы на них напали? Чтобы попытались отомстить?
Лучшего объяснения я не мог придумать, но почему тогда Брунульф вел себя так мирно во время встречи?
Люди Брунульфа спалили дом, амбар и коровник. Судя по размеру обугленных развалин, усадьба процветала, а ее обитатели считали, что живут в безопасности, и не построили частокол. Руины находились всего в нескольких ярдах от реки, где брод был истоптан копытами бесчисленного скота, а вверх по течению на том берегу виднелся замысловатый силок для рыбы. Силок был забит илом и превратился в примитивную запруду, вода затопила пастбище и растеклась озерцом. Несколько коттеджей остались целыми, и мы смогли там укрыться в тесноте, а из обугленной древесины развели костер и поджарили бараньи ребрышки. Я поставил дозорных в лесу к югу и в ивах на другой стороне брода.
Мой сын был настороже. Он не единожды отходил от костра к южному краю усадьбы и вглядывался в высокий обелиск, торчащий на фоне неба. Ему чудились там люди и тени в темноте, отблески огня на клинках.
— Не суетись, — сказал я ему после восхода луны, — они не придут.
— Они хотят, чтобы мы так и подумали, — откликнулся мой сын, — но откуда нам знать, что они на самом деле думают?
— Считают нас глупцами, — ответил я.
— Может, они и правы,
