Я взяла с собой мешок с кистями и красками. Под мышкой зажала свернутый в трубку холст. Возможно, друзья Рессины приносили все это с собой. Да и вообще было бы невежливо приходить в чужую мастерскую, рассчитывая, что тебя снабдят всем необходимым. Я отправилась в Радугу пешком. Мне все еще было непросто перебрасываться с грузом. Лететь не хотелось из-за холода. К тому же я рисковала выронить холст.
Я до сих пор не научилась согревать себя изнутри и защищаться от холодного ветра в полете. С Ризом и Азриелем мы теперь занимались от случая к случаю. И как только иллирианцы летали с тяжелым оружием? А ведь зимы в их горах куда суровее, чем в Веларисе. Да и летом тоже холодно.
Если недовольство в иллирианских лагерях не утихнет и нам придется туда лететь, я на собственной шкуре проверю, каково там зимой.
Сейчас не время думать о печальном и тревожном. Живот и без того крутило. Я остановилась на подходе к дому Рессины. Ладони стали липкими от пота. Неужели мне страшно?
Я еще никогда не рисовала вместе с другими и не стремилась показывать свое творчество другим. Я столько месяцев не подходила к холсту. Еще неизвестно, что́ выплеснется из меня…
Связующая нить дрогнула.
«Надеюсь, ты в лучшем виде?»
Спокойный вопрос, заданный непринужденным тоном. Голос Риза успокаивал мои душевные терзания.
Риз сообщил, куда он собирается завтра и какие сведения рассчитывает получить. Он спросил, готова ли я отправиться с ним. Я ответила: «Нет».
Пусть я перед Тамлином в долгу за спасение Риза. Я искренне могла пожелать ему счастья и мира в душе, но видеть его не хотела. Говорить и вообще иметь с ним дело – тоже. И это нежелание сохранится еще надолго. Возможно, навсегда.
Пока Риз не предложил мне отправиться ко Двору весны, у меня было хорошее настроение. Упоминание о Тамлине разом его испортило. Я сегодня не собиралась к Рессине. Но дома мне не сиделось. Захотелось развеяться, и я пошла.
Я была почти у цели. Из мастерской Рессины доносился смех. Ее друзья-художники уже собрались на еженедельную творческую встречу. Оставалось пройти несколько шагов и постучать в дверь.
«Не знаю, получится ли у меня», – призналась я Ризу.
«Хочешь, я пойду с тобой?» – помолчав, предложил он.
«Писать картину?»
«Из меня бы получилась превосходная обнаженная натура».
Я улыбнулась, не обращая внимания, что была не одна. Мимо меня безостановочно двигался поток горожан. К счастью, капюшон скрывал лицо.
«Ты уж меня прости, но делить с другими такое сокровище, как ты, я не хочу. Даже в качестве обнаженной натуры».
«Тогда я попозирую только для тебя. – Связующая нить донесла его чувственное прикосновение. Меня обдало жаром. – Помнится, однажды мы с тобой славно художничали».
Перед глазами мелькнула горная хижина и кухонный стол. У меня пересохло во рту. «Нахал».
Риз усмехнулся. «Хочешь идти к ним – иди. Не хочешь – не ходи. Выбор за тобой».
Я поглядела на свернутый холст, на мешок с кистями и красками. Каких-нибудь тридцать шагов отделяло меня от дома Рессины, из окон которого призывно лился золотистый свет.
«Я знаю, чего мне хочется».
Никто не заметил, как я исчезла, перебросившись внутрь заколоченной галереи. Доски на окнах не пропускали свет. Я сотворила несколько светящихся шаров, осветив заброшенное помещение.
В окнах не было стекол. Жизнь покинула галерею Пиланы почти год назад. Естественно, внутри было столь же холодно, как и на улице. Я опустила на пол холст и мешок и, пританцовывая на месте, осмотрелась.
До нападения здесь было очень уютно. Сквозь громадное окно на южной стене светило солнце. Свет проникал и сквозь окна в сводчатом потолке. Сейчас и на их месте темнели доски. Я прикинула размеры галереи: пятьдесят локтей в длину, тридцать в ширину. Вдоль боковой стены – прилавок. У задней стены – дверь, которая вела в кладовую или в мастерскую Пиланы. Моя догадка наполовину подтвердилась: все-таки кладовая. Узкие окошки вверху давали мало света для живописи. Несколько расколотых умывальников, металлические столы, заляпанные краской, флаконы и окаменевшие тряпки.
В галерее не было картин, однако сохранился дух живописи. Я вдыхала его, как воздух. Спокойствие этого места передалось и мне.
Чутье подсказывало: галерея одновременно была и мастерской Пиланы. Она работала, а посетители разглядывали картины, развешанные по белым стенам. Ей не требовалось уединение. Она переговаривалась с гостями, отвечала на вопросы и продолжала творить… Белые стены закоптились. Сколько я ни пыталась, не могла представить их увешанными картинами.
В трещинах серых каменных полов застряли мелкие осколки стекла. Под фэйским светом они вспыхивали крошечными звездочками.
Мне не хотелось снова браться за кисть в присутствии других. Я и наедине с собой не очень-то была настроена разворачивать холст. Главное, меня не мучило чувство вины перед Рессиной. Она приглашала, но я не обещала, что приду сегодня.
Я сотворила огненные шарики, поручив им согреть помещение. Потом добавила света. Я возвращала галерею к жизни. Осталось найти стул или табурет.
Глава 10
Фейра
Я писала картину, забыв о времени. Забыв обо всем. Сердце колотилось, как боевой барабан. В какое-то мгновение у меня начало ломить спину. Оголодавший желудок урчал, требуя горячего питья и чего-нибудь вкусненького.
Я знала, что́ рвется из меня. Я поняла это, едва уселась на шаткий табурет, который удалось разыскать в дебрях кладовой.
Первые мазки я делала дрожащей рукой, едва удерживая кисть. Это был страх, и я не пыталась себя обманывать, придумывая иные объяснения.
Но – не только страх. Что-то в моей душе рвалось наружу, как скаковая лошадь, которую слишком долго удерживали в загоне. Мысленным взором я уже видела картину и неслась к ней, силясь догнать.
Картина проступала на холсте. Обретала форму. Вслед за мазками наступало спокойствие. Оно напоминало снег, укрывающий землю и несущий очищение.
Живопись не только успокаивала. Она приносила удовлетворение, какого я не чувствовала за все время, посвященное восстановлению города. Наверное, потому что там я врачевала чужие раны, а сейчас взялась за свою. Наложила первый шов на края.
Колокола Велариса пробили полночь. Только тогда я положила кисть и посмотрела на созданное. А созданное смотрело на меня. Оно было мной. Вернее, такой я увидела себя, заглянув в Урбос – магическое зеркало Ткачихи. Окруженный тьмой, смотрел на меня чешуйчатый зверь с когтями. Гнев, холод и радость – все перемешалось в этом звере. Все стороны моего характера. Все, что таилось в душе.
Тогда я не
