От двадцати монет Гвидо заметно повеселел. Козимо, смеясь, пообещал после возвращения дать еще столько же.
— Я буду богачом! — хохотнул слуга.
— Держи язык за зубами! — неожиданно разозлился Козимо. Это заставило Гвидо и впрямь прикусить язык и стереть улыбку с лица. Не каждый день увидишь, как хозяин гневается.
Гвидо повторил Козимо все наставления, показывая, что все понял, обещал все выполнить и держать язык за зубами, и небольшой отряд тронулся в путь.
Глядя им вслед, Козимо подумал, что, возможно, стоило бы уехать и самому, но остался на месте.
Неизвестно, чего он избежал бы, уехав, но известно, чего не избежал, оставшись.
Косса, встав перед собором на колени, торжественно поклялся, если так решит собрание, отречься от тиары в пользу достойнейшего, поставив одно условие: чтобы отреклись и два других папы!
Но это ничего не изменило, войска уже плотным кольцом окружили Констанц, даже бывшему папе никто бы не позволил уехать, а оставаться в городе в окружении врагов и при таком количестве желающих расправы над ним низверженному Коссе смертельно опасно.
Он тайно договаривался с Фридрихом Австрийским о побеге и тянул время, готовясь. Епископ Майнцский потребовал, чтобы на Собор привезли двух других пап, на это понадобилось бы много времени, Собор пришлось бы временно распустить, а там… Но император на хитрость не поддался.
Оставался побег…
Собор собором, но надо же и отдыхать. Рождественские праздники давно прошли, кататься по озеру холодно, из города никого не выпускали, а ведь в нем, кроме самих участников Собора, множество скучающих…
Возможно, потому известие, что Фридрих Тирольский делает Констанцу роскошный подарок — организует «большую карусель», грандиозный рыцарский турнир, — вызвало восторг. Такие турниры стали уже редкостью, и рыцари перевелись, и желающих биться у всех на виду даже тупым оружием с каждым годом все меньше, и денег нужно немало. Скучающие дамы и кавалеры принялись готовиться, раскупались наряды, украшения для людей и лошадей, обновлялись доспехи, сбруя, да мало ли что нужно для турнира.
20 марта всем было не до Собора; сменив надоевшие ежедневные пиры на турнир, участники, гости Собора и горожане ринулись на площадь смотреть на рыцарские сражения. Император и папа Иоанн тоже были зрителями, но сидели врозь. Косса был хмур, как осеннее небо, а Сигизмунд о чем-то беседовал с Фридрихом и его супругой, очаровательной пухленькой Анной Брауншвейгской.
Когда немного погодя папа удалился, никто не обратил на это внимания, Сигизмунд, которому шепнули об этом на ухо, отмахнулся:
— Ему не до турнира. Пусть подумает о своих грехах.
Окружающие шутке посмеялись, хотя несколько натянуто.
Эрцгерцогиня Анна блестела большими красивыми глазами и махала ручкой кому-то из рыцарей, выступавших под ее цветами. Она не могла простить Сигизмунду то, что прошлым летом императором выбрали его, а не ее мужа, несмотря на все ее старания. Эрцгерцогиня была готова вывезти опального папу из Констанца в своей карете и даже в дамском платье, но Косса категорически отказался, что тоже обидело Анну. Стараясь скрыть свое раздражение на одних мужчин, эрцгерцогиня старательно оказывала знаки внимания другим, тем, от которых мало что зависело в этом городе и этом мире.
Супруги короля Сигизмунда Барбары Цилли в Констанце быть просто не могло, ни для кого не секрет, что она… атеистка и даже запрещала придворным дамам молиться. Сам Сигизмунд это тщательно скрывал, супруге изменял постоянно, не обращая внимания на ответные измены. Ни развестись, ни передать жену в руки начинавшей набирать обороты инквизиции Сигизмунд не мог, он ведь трон получил в качестве ее приданого.
Император был бы не прочь завести интрижку с очаровательной супругой эрцгерцога, чьи надутые губки только усиливали желание к ним прикоснуться. Сигизмунду надоели препирательства отцов церкви, он уже пожалел, что связался с этими делами. Сигизмунд вообще непостоянен и даже капризен, но сейчас ему хотелось одного: заполучить Анну Брауншвейгскую!
Один из рыцарей эрцгерцогини получил серьезное ранение, зато другой одержал красивую победу, Анна бросила ему свой платок, и Сигизмунд на мгновение даже пожалел, что не может вот так лихо нестись на коне навстречу сопернику, чтобы, победив, получить признание красавицы.
Турнир продолжался большую часть дня, на площади собрались все, кому позволяли дела, и никто не обратил внимания на несчастного рыцаря, пострадавшего от копья соперника, вернее, на рослого конюха, ведущего под уздцы прихрамывающую лошадь. Турнир есть турнир, особенно такой. Если существуют победители, то должны быть и побежденные. Рыцарь стонал, видно, ранение было серьезным.
— Не повезло бедолаге… — сочувственно вздохнул стражник, пропуская скорбную процессию через городские ворота.
— Ничего, выживет, — отозвался другой. — А лошадь хромать будет всегда…
Конюх молча кивнул.
Стражники не могли видеть, как, миновав все заслоны и оказавшись вне досягаемости замыкавших кольцо вокруг Констанца венгерских войск Сигизмунда, конюх разогнулся, отбросил надоевший капюшон и мигом оказался в седле вдруг переставшей хромать лошади, а совсем недавно стонавший рыцарь ожил и птицей взлетел на другую.
— Вперед, Ваше Святейшество!
Носилки были отброшены, и папа Иоанн с сопровождением устремились в замок эрцгерцога Фридриха в Шаффхаузене.
К вечеру туда прибыл и сам Фридрих, супруга которого предпочла уехать в противоположную сторону — в Тироль, подальше от глаз Сигизмунда.
У супруги эрцгерцога разболелась голова, она удалилась, не дождавшись окончания турнира, а Сигизмунду пришлось еще посидеть. Он был недоволен и размышлял, стоит ли добиваться расположения этой капризной женщины, так ли она хороша. Разрешить сомнения помогла одна из дам, откровенно глазевшая на императора.
Сигизмунд повернулся к секретарю:
— Кто такая?
Пожалуй, она ничуть не хуже капризной Анны Брауншвейгской, зато не так заносчива.
Оказалось, придворная дама его собственной супруги Барбары Цилли, а с этими особами церемониться вообще не стоило. У Сигизмунда с Барбарой негласный уговор — они не мешали жить друг другу. Император поманил красотку пальцем, та живо откликнулась и постаралась, чтобы он забыл и о супруге Тирольского эрцгерцога, и о собственной супруге тоже. В тот вечер и ночь Сигизмунду было не до Собора и уж, конечно, не до опального папы Иоанна.
«Пропажу» обнаружили только утром, во все стороны немедленно были отправлены погони, все, кто имел
