Через семьсот лет экономисты, переведя тогдашние суммы в нынешние, придут к выводу, что Якоб-младший Фуггер был и остается самым богатым человеком в мире, его состояние в нынешнем выражении равно примерно четыремстам миллиардам долларов! Такое богатство никаким султанам Брунея не снилось. При этом жили Фуггеры весьма скромно.
Рассказывал ли Якоб-старший своему сыну об уроке, полученном еще в юности в Констанце от Козимо Медичи? Встречались ли они вообще?
Наверное, да, и урок этот хорошо усвоил не один Якоб-старший, и не только в банкирских делах. Его потомки построили целый район доступного жилья, который назван Фуггераем, построили и всякий раз восстанавливали, когда очередная прокатившая по Баварии война превращала жилье в развалины. В последний раз это случилось в 1945 году…
Таких знакомств состоялось множество, из-за дел и переговоров Козимо почти совсем забыл о Коссе. А зря…
Вот уж кого Козимо ожидал увидеть в своей конторе меньше всего!
Косса явился поздно вечером переодетым в простого купца под охраной всего лишь одного слуги. Сделал знак, чтобы Медичи отправил прочь даже Леонардо, и, с трудом дождавшись, когда они останутся одни, вдруг протянул что-то завернутое в плащ:
— Сохраните, но втайне от всех!
— Что это?
— Потом! — Косса остановил руку Козимо, собравшегося развернуть ткань. — Никто не должен знать, что она у вас. Никто, даже самые верные ваши слуги! Вы меня поняли? И еще: вы меня не видели, меня здесь не было.
Глядя вслед беспокойному понтифику, Медичи только пожимал плечами. Что за нелепые тайны? Он что, голову Иоанна Крестителя принес, что ли? Или Косса вообще сошел с ума? Совсем недавно он пообещал отречься, слух об этом прокатился по Констанцу, но сильно ни на что не повлиял. Кажется, даже кардиналам и королю надоели папские бодания, скорей бы уж все отреклись, дав возможность выбрать нового папу. Козимо уже понимал, что этим новым не будет Косса, времена и люди не те, это не карманный собор в Пизе, здесь слишком много противников и даже врагов.
В свертке оказалась не голова, хотя сейчас Козимо предпочел бы увидеть лучше ее, чем то, что увидел. Папская тиара, украшенная множеством драгоценных и полудрагоценных камней, была хорошо знакома Медичи, именно ее предлагал в качестве залога Косса, когда просил деньги на выкуп своих родственников у Неаполя.
Он с ума сошел?! Тиара — символ папской власти, одно дело — отдать ее в залог (формально на хранение) банку Медичи, но совсем другое — принести завернутой в плащ тогда, когда город окружен плотным кольцом войск короля Сигизмунда, самого Коссу того и гляди заставят отречься, а обыскать могут любой дом и даже банк!
Козимо уже несколько недель ничего не знал о том, где папа Иоанн и чем занимается. Но не заподозрить неладное было невозможно. Косса никак не объяснил причину возврата тиары, не попросил деньги, не сказал, как скоро заберет ее.
Но главное — предчувствие неприятностей. Оно никогда не обманывало Медичи, что отца, что сына. И если сердце не находило покоя, значит, что-то нехорошее должно произойти. И это нехорошее вполне могло быть связано с Коссой, против которого ополчился весь Собор. Возможно, жители Констанца или многочисленные гости самого разного толка не понимали грозившей папе опасности из-за ходившего по рукам перечня его прегрешений (а если и понимали, то это мало их трогало), но Козимо не мог не сознавать.
А если завтра что-то произойдет с Коссой? Если того арестуют, ведь теперь возможно и такое!
Козимо взволнованно мерил шагами свою небольшую комнату, стараясь держаться подальше от свечи, чтобы колебание пламени не привлекало ничье внимание.
Ясно одно: тиару нужно срочно куда-то девать, за такую можно и собственной головой поплатиться! Но куда?
Решение пришло не сразу.
На рассвете Антонио в сопровождении приличной охраны из числа слуг уезжал во Флоренцию с банковскими документами, чтобы привезти обратно золотые флорины — они особенно ценились среди монет. Козимо тоже должен был отправить с ним свой сундучок с бумагами.
— Гвидо, — окликнул Козимо своего слугу, — позови ко мне мессира Антонио. И собирайся, ты поедешь с ним.
Гвидо, которому только-только удалось уломать аппетитную вдовушку с соседней улицы, буквально взвыл:
— Мессир Медичи! Почему я?!
— Не болтай, а скорее собирайся. Только сначала позови Антонио.
Антонио был уже готов к отъезду. В горах светает поздно, а темнеет рано, с первыми лучами солнца надо отправляться в путь, чтобы успеть дотемна найти пристанище на ночь.
— Гвидо сказал, что едет со мной. Ни к чему, мы и сами справимся, мне от него пользы немного, вам нужней.
— Антонио, прикрой дверь.
Козимо уложил в свой сундучок последние бумаги с рисунками, закрыл его и тщательно запечатал своей печатью.
— Антонио, помнишь маленький монастырь, в который мы поднимались с тобой и Гвидо?
— Да, — кивнул Антонио. Неужели ему снова придется карабкаться по круче, чтобы купить пару старых свитков у тамошних монахов? Честно говоря, не время, они везут важные бумаги, к тому же каждый день на счету…
— Постараешься остановиться как можно ближе, чтобы Гвидо смог отнести туда вот это. — Козимо кивнул на сундучок. — Сам не лезь, тяжело и опасно, пусть он сходит. Нужно оставить сундук монахам на хранение, я потом сам заберу.
— Мессир Медичи, я довезу ваши бумаги до Флоренции, они никуда не денутся.
Козимо положил руку на крышку сундука и покачал головой:
— Нет, ты отправишь Гвидо к монахам и постараешься, чтобы об этом никто больше не узнал — только ты, он и я. Эти сто флоринов для монахов, эти двадцать для Гвидо, а эти, — Козимо протянул помощнику еще стопку, — чтобы вы двигались до ущелья, над которым монастырь, как можно быстрее.
Антонио сундучок взял, смотрел настороженно:
— В нем что-то очень важное?
— Да. Домой не везите, но и выбросить с кручи тоже нельзя. Запомни: я потом заберу. Зови Гвидо, вам
