Закончилось все разбирательством и решением Собора регалии с фасада все же снять, но не ломать, а отложить на случай, если папа Григорий соизволит приехать лично.
Григорий не приехал, Иоанна сместили, а напоминание о той первой стычке осталось висеть на карнизе в виде обломка какого-то щита.
К Доменичи Козимо отправился один, наказав Антонио немедленно сообщить папе, а главное, во Флоренцию, если до полуночи не вернется. Гвидо все еще где-то болтался…
Кардинал ждал, но принял Медичи не в кабинете, а в небольшой комнате, служившей прихожей, — в Констанце места мало, потому тесно было всем, даже представителям папы.
Козимо, ничего не объясняя, протянул ему ларец:
— Прошу вас, Ваше Преосвященство.
Кардинал в ответ отдал бумагу с разрешением выкупить Бальтазара Коссу, поспешно накрыл ларец рукавом сутаны, стараясь не выдавать присутствие постороннего предмета под одеждой, махнул свободной рукой Козимо:
— Вы можете идти.
Тот не заставил себя ждать. Не глядя вслед Медичи, Доменичи поспешил в свой кабинет. Приказал слуге закрыть дверь и никому не входить, пока не позовет. Знать бы, к чему это приведет…
Кардинал сам подбросил дров в камин, хотя в комнате и без того было довольно душно. Сел в кресло подле огня, открыл шкатулку и принялся доставать одно за другим свои письма, написанные еще в молодости. Нахлынули воспоминания. Они касались не только юной Камиллы, но собственной юности, надежд, желаний, мечтаний.
Шесть писем одно за другим были прочитаны и отправлены в огонь. Доменичи смотрел, как языки пламени пожирают восторженные строчки объяснений в любви, и едва не плакал, сознавая, что жизнь прошла. Пролетела как-то незаметно. Он не так стар, чтобы думать о смерти, силен и влиятелен, мало того, не оставил надежду стать следующим папой. Но вот этих минут с Камиллой — грешных, но таких сладких — не вернуть. Кардинал вдруг осознал, что, окажись перед выбором — нынешнее могущество или та самая жаркая ночь с красавицей, выбрал бы молодость и Камиллу.
Оставалось одно письмо. Доменичи оттягивал его прочтение, поскольку знал, что в нем самые откровенные слова, не предназначенные для чужих глаз и ушей.
Вытащил письмо, поставил ларец на край к огню, чтобы тот загорелся. Все должно быть сожжено, он прочтет вот это свое послание несколько раз, возможно, даже поплачет над ним, а потом тоже отправит в огонь. Вдруг Доменичи показалось, что в ларце есть еще что-то. Неужели это Камилла вложила свое письмо?! Схватил, обжигая пальцы, вытряхнул прямо себе на сутану… Но нет, записки от бывшей любовницы не было. Стало обидно, могла бы и прислать! Швырнул ларец в огонь, несколько минут сидел, молча глядя на пламя и чувствуя, как становится трудно дышать.
Зря он так расчувствовался, нужно было сразу все сжечь, лишь убедившись, что это те самые письма! От досады на самого себя горло перехватило еще сильней. Кардинал потянулся к кочерге, чтобы переворошить дрова, последнее, столь дорогое письмо упало с колен в огонь. Едва не бросился спасать, но вдруг подумал, что так даже лучше. А горло сжимало все сильней.
Надо бы позвать служку, чтобы принес вина и открыл окно, слишком жарко из-за огня в камине. Да, вот догорит, и надо уйти прогуляться, чтобы привести в порядок дыхание и мысли. А еще приказать задержать этого Медичи. Мальчишка решил, что справился с ним, епископом Рагузским, только потому, что его теща когда-то была любовницей молодого прелата Доменичи? Глупец! Нет, пожалуй, сейчас его задерживать не стоит, нужно подождать до завтра, когда отдаст деньги на выкуп свергнутого папы Иоанна, этого пирата Коссы. Отдаст деньги, а потом… обвинить двоих преступников в ереси не составит труда. Найдутся слуги, которые подтвердят нужные разговоры о свержении уже нового папы. Мартин испугается и с удовольствием согласится на еще парочку костров.
Но сначала деньги.
Да что ж так медленно горит?! Доменичи наклонился ближе, чтобы подвинуть уже занявшееся письмо в огонь полностью, и вдруг увидел внизу листа слово Медичи! Дернулся, чтобы вытащить лист, это удалось не вполне, он скорее угадал, чем прочел:
«Прощайте, кардинал. Медичи».
Через пару мгновений пламя сожрало и этот клочок. Что за дурацкая шутка?
Но, чувствуя, что дыхание остановилось совсем, все понял. Раскрыл рот, чтобы позвать слугу, но вышел только хрип:
— На по…
Остановившиеся глаза кардинала Доменичи в ужасе раскрылись, последним, что встало перед его взором, было видение языков пламени, захватывающих тело Яна Гуса, — пламя камина словно превратилось в пламя костра.
Слуги кардинала всю ночь играли в кости. Не везло новенькому, который проиграл целых два флорина! Этот флорентиец еще поставил большую бутыль отменного вина. В общем, ночь слугам удалась. Только утром, обеспокоенные тем, что кардинал так никого и не позвал, рискнули войти сами и обнаружили уже остывший труп Доменичи перед потухшим камином. У кардинала остановилось сердце. Неудивительно, развести такой огонь! Словно быка на вертеле жарил. И что ему приспичило самому топить?
Слуги распахнули окно, один из них тщательно переворошил угли, словно проверяя, все ли сгорело.
— Гвидо, чего ты возишься? — позвал его старший. — Тебя не глазеть наняли, а работать. Поворачивайся скорей.
Козимо к этому времени был далеко. Невзирая на усталость и ломоту в суставах, он всю ночь провел в седле и рано утром был готов обменять у Людвига Пфальцского золотые дукаты на несчастного Коссу. Но не сделал этого, понимая, что Доменичи может отправить следом приказ о захвате и его, и золота.
Козимо явно чего-то ждал, он даже в Гейдельберг не поехал, остановился в простой таверне неподалеку.
Встретившая их Има недоумевала:
— Но почему мы не идем к курфюрсту освобождать Бальтазара? Курфюрст согласен.
Антонио вопросов не задавал, он понимал, что если Медичи ждет, значит, так надо.
Наконец через день примчался Гвидо.
— Кардинал Доменичи епископ Рагузский умер от остановки сердца!
— От чего? — удивился Антонио, знавший, что кардинал здоров как бугай.
— Камин топил всю ночь, вот и помер.
Козимо почему-то совершенно не удивила
