В другой комнате рыдала Джиневра, потерявшая брата, но ее утешать было некому, Лоренцо остался во Флоренции.
В спальню заглянула донна Наннина:
— Ты здесь? Тогда я зайду к Джиневре.
— Контессина, кто еще из Барди остался в городе? Я отправлюсь туда, чтобы забрать всех.
— Я не знаю, — всхлипнула несчастная женщина.
Забирать никого не пришлось, к счастью, на сей раз болезнь довольно быстро пошла на убыль. Но в полупустом городе Козимо оказался кстати и немедленно попал в списки Синьории, как два года назад. Лоренцо хохотал:
— Опять ты попал в клетку, братец!
И снова два месяца взаперти в Синьории почти без весточек из дома.
Едва отдав долг городу таким участием в управлении, Козимо засобирался в дорогу.
Чума отступила, к счастью, в самой семье Медичи она не забрала никого, только слуг. Из отделения банка во Франкфурте пришло сообщение, что там готовы запрашиваемые за Коссу средства. Еще важней были два письма от нужных людей, повлиявших на других нужных людей в Констанце.
— Пора ехать, чтобы не упустить время.
— Да, пора. Только будь осторожен, — попросил Джованни.
Что еще он мог сказать сыну, если тот уже способен обходиться даже без советов? Козимо знает больше и шире смотрит на мир. В банкирских делах Джованни пока еще более ловок, но и тут сын скоро опередит отца.
И снова горько плакала в подушку Контессина, стараясь не тереть глаза или нос, чтобы наутро не были красными. Если это замужество, то к чему оно? Три года замужем, но Козимо пробыл за это время дома едва ли больше полугода. Обидней были даже не долгие отлучки, а то, как легко Козимо покидал жену и теперь сына.
Через несколько дней донна Наннина услышала беседу двух невесток, Контессина говорила Джиневре, расстроенной тем, что Лоренцо уехал провожать брата до самого Милана:
— Тебе придется к этому привыкнуть. Для них дело превыше всего.
— А ты разве привыкла? Опять ведь плакала.
Контессина помолчала и вздохнула:
— Знаешь, нам обеим придется научиться быть счастливыми самим по себе.
— Это как?
— Свои дела, свои заботы, все свое. Так жила донна Наннина.
— У тебя сын есть, а у меня никого!
— Будет и у тебя. Все будет. Нам нужно помогать друг дружке.
— Ну какие у меня могут быть свои дела? — всхлипнула Джиневра, и донна Наннина, уже собравшаяся было войти в комнату, снова замерла, сделав знак служанке, чтобы та не шевелилась.
Контессина опустила на колени сетку для волос, которую вязала, потом показала вязание Джиневре:
— Вот так вязать можно научить несколько женщин, они будут изготавливать, а мы продавать.
— Я не умею ни то ни другое.
— Научишься, — рассмеялась Контессина. — Садись ближе, я покажу.
— Я не рукодельная, как ты. И управлять домом, как донна Наннина, тоже не смогу.
— Сможешь, нужно только захотеть. Смотри, вот так… потом так…
Донна Наннина вздохнула и на цыпочках поспешила прочь. Козимо досталась хорошая жена — красивая, разумная, только он равнодушен, вот беда!
А Контессина, быстро убедившись, что Джиневра на себя не клеветала, когда говорила о неспособности к рукоделию, вернулась к своему занятию, размышляя о том, как и впрямь организовать свое дело, чтобы не только управлять домом, но и зарабатывать средства на собственные нужды. Ей вовсе не хотелось просить на одежду даже малышу. «Сама справлюсь!» — решила молодая женщина. И она действительно справилась, у Контессины была своя мастерская, в которой изготавливали немало галантереи самого разного толка. Она успешно торговала и зарабатывала деньги. Конечно, старшая сноха Джованни де Медичи не стояла сама в лавке, но она все это организовала.
Но ее замечательного мужа это интересовало мало, особенно тогда. Его ждали Констанц и новая схватка с кардиналом Джованни Доменичи.
За то время, что Медичи отсутствовал, в Констанце произошло немало событий.
Еще по дороге домой после тюремного заключения Козимо узнал, что главный соперник Коссы папа Григорий XII, видно не желая последовать за Бальтазаром, отрекся от сана. А упорного Бенедикта попросту отлучили, он отлучение не признал, но теперь это мало кого волновало. Нового папу пока не выбрали, у Собора нашлись дела поважней. Члены Собора вообще постановили, что Собор важней папы, должен собираться часто и постоянно и требовать от понтифика отчета.
Сожжением Яна Гуса не ограничились, приехавшего заступаться за своего друга и соратника Гуса Иеронима Пражского тоже обвинили в ереси. Понимая, что последует на костер, Иероним попытался бежать, его схватили, также не дали защититься и бросили в тюрьму. Иероним оказался не столь крепок духом, отрекся от учения Уиклифа и своих слов, отречение приняли, но из тюрьмы не освободили.
Разъяренный отречением своего собственного покровителя, теперь уже бывшего папы Григория, кардинал Доменичи был готов сжечь хоть самого короля Сигизмунда! Он понимал, что отлученный от церкви и преданный анафеме Иероним опасен даже больше, чем был до Констанца, а потому настаивал на костре и для этого чеха. Кардиналы не могли решиться отправить на сожжение отрекшегося от ереси Иеронима Пражского, но тот неожиданно подарил им повод сам: не желая гнить в каменном мешке, мучимый укорами совести, Иероним отказался от отречения и снова объявил себя последователем Гуса.
В конце мая 1416 года сожгли и его.
В день, когда Козимо со своими спутниками вернулся в Констанц, у христиан уже был новый папа — Оддо Колонна, взявший имя Мартин V. Медичи помнил этого длинноносого полного кардинала, теперь папу. Колонна служил Коссе и, хотя нередко открыто порицал непутевого Бальтазара, против него не высказывался.
— Это хорошо, что Колонну выбрали. Есть надежда вытащить Коссу из тюрьмы.
Антонио, радостно встретивший патрона, качал головой:
— Доменичи в ярости, хватило бы дров, так весь Собор сжег. Как это он Коссу не спалил?
— Влияния недостаточно.
— Да, он после отречения Григория словно сник. Но все равно силен, его боятся. И вам тоже надо опасаться, хитер и жесток. Не верьте вы ему.
— Встречаться придется. Но сначала… —
