Джованни тоже был страшно недоволен сыном:
— Козимо, зачем ты приехал? Я же сказал пока не показываться в Тоскане!
Но старший сын лишь коротко бросил:
— Здравствуйте, отец. Я приехал помочь. — Продолжил распоряжаться: — Нагреть большие котлы с водой. Как можно больше горячей воды. Собрать всю одежду, новую держать отдельно от той, которую носите.
— Чем ты можешь помочь? И что ты пытаешься сделать?
— Я пытаюсь спасти всех. В доме есть больные?
По тому, как помрачнел Джованни, и без объяснений стало ясно, что есть.
— Кто?!
— Мадаллена. У нее служанка умерла, теперь сама лежит.
— Кто за ней ухаживает?
— Бьянка.
— Хорошо, об этом позже. Отец, я нашел в древнем трактате способ предотвратить заражение. Потому и приехал.
— Какой же?
— Мыться горячей, очень горячей водой каждый день, вывести всех вшей и блох, они переносят заразу. И не пытаться помочь уже заболевшим, если сами не выживут, им не поможешь.
— Но доктор вскрывает язвы, чтобы облегчить страдания. Вскрывал… — поправил себя Джованни.
— Умер?
— Да.
— Вот и ответ. Гной из язв тоже заразен. Я приказал немедленно нагреть как можно больше воды, все в доме окурить дымом, чтобы вытравить блох и вшей. Где Мадаллена?
— В своем доме. Она собирала там больных, чтобы кормить, там все и умерли.
Отдельно стоящий небольшой домик при кухне, которой пользовались только летом, действительно стал последним пристанищем для нескольких слуг, в то числе старой Мадаллены и ее помощницы Бьянки.
Приказав остальным не приближаться, Козимо надел перчатки и решительно потянул дверь дома на себя. Дыхание перехватило от трупного смрада. Видно, Мадаллена действительно пожертвовала собой в попытке спасти остальных, потому и собирала в свой дом больных. Козимо с трудом узнал изуродованное огромными язвами лицо кухарки, та едва дышала, но сумела сделать останавливающий жест и прохрипеть:
— Козимо… не подходи… заразишься…
Рядом с кроватью на полу лежала умирающая Бьянка. Черная смерть — болезнь быстрая, те, кто попал в ее лапы, выживали редко, а умирали быстро, хотя и в страшных мучениях.
— Мадаллена, я не могу позвать священника, но знаю, что Господь и без того поймет, что ты безгрешна. Прости.
— Да… беги отсю…
Она не смогла договорить.
Еще несколько мгновений Козимо стоял, молча глядя на замершую старую кухарку, Бьянка уже тоже не шевелилась, потом сбросил плащ и перчатки на пол и быстро вышел, плотно закрыв за собой дверь.
— Никому не подходить под страхом смерти! Всем мыться!
Потом, не открывая дверь (к чему, там все равно никого живого), приказал обложить домик дровами и поджечь. Глядя на большой костер, мысленно молил:
— Прими, господи, ее душу. Безгрешной не была, но и большой грешницей тоже. А уж смертью своей все грехи искупила…
Донна Наннина и Контессина изумились появлению Козимо и его приказам, но подчинились, видя, что подчиняется даже сам Джованни де Медичи.
Только после того, как была сожжена вся его одежда, а он сам вымылся горячей водой и натерся золой до зуда кожи, Козимо решился подойти к сыну.
— Пьеро, не думал, что увижу тебя вот так… Прости, мой мальчик, но я должен был сначала обезопасить все, потом посмотреть на сына.
Контессину такое поведение мужа обидело, ей казалось, что, приехав, Козимо должен бы поспешить к ним с Пьеро, молодая женщина не понимала предпринятых Козимо странных действий. Разве они не моются раз в неделю, разве не метут пыль, не чистят одежду, не следят за порядком в доме? Обидно подозревать их с донной Нанниной в попустительстве и грязи.
Мало того, Козимо постарался держаться от жены и сына подальше, их, а также донну Наннину, Джиневру и нескольких служанок поселили в отдельных закрытых комнатах, было тесновато, но никто не жаловался. В ту часть дома ход был закрыт всем, лишь подавали через окошко еду и воду, много горячей воды. А еще каждый день забирали одежду и приносили другую, пропаренную дымом.
Сам Козимо, синьор Джованни и остальные слуги жили в другой части дома. Они ежедневно разводили костры и обрабатывали дымом все.
Помогли ли эти старания или болезнь просто пошла на убыль, но больше ни больных, ни умерших не было. Слуги были уверены, что их спас мессир Козимо. Просто спас, его приказы о мытье и смене одежды всем казались лишь причудой. Даже Лоренцо не поверил:
— Как горячая вода может изгнать болезнь изнутри?
— Она ее туда не пустит.
— Ну с чего ты взял?
— Лоренцо, чем славился Рим?
— Императорами… легионами… правом…
— Термами! И туда тоже привозили чуму, но каждодневное мытье спасало от вшей и блох.
— Может быть, но еще немного, и в Тоскане не останется леса на дрова.
Это было правдой, Тоскана стремительно лысела. Даже Козимо помнил, что вон там на берегу стояла дубовая роща, а там подальше густые заросли ивы. Ива на дрова шла плохо, а вот дубов почти не осталось.
В Кафаджолло больше больных не было, а вот из Флоренции приносили страшные вести: умер от чумы Мазо де Альбицци. Со стариком Альбицци ладить было трудно, он ненавидел «выскочек» Медичи и, как и Никколо Уццано, до сих пор винил это семейство в разорениях во время восстания чомпи. Восстание случилось давным-давно, Джованни был еще ребенком, но имя казненного тогда Сальвестро Медичи навсегда осталось пятном на репутации семейства, а само имя — угрозой для богатейших людей Флоренции, ведь чомпи — это низы.
Теперь семью возглавлял Ринальдо Альбицци, тот самый Ринальдо, который терпеть не мог Козимо. То, что он брат Луки, ничего не меняло.
Политика властно вмешивалась в повседневную жизнь. Хотя Джованни так не считал.
Но пришло и известие похуже: семья Барди понесла потери, умерли трое, в том числе и мать Контессины!
Козимо топтался перед кроватью с рыдавшей на ней Контессиной и просто не знал, чем утешить
