Перед поблекшим занавесом суетился худой дирижер, которому худо-бедно подчинялись двойной квартет визгливых скрипок и совершенно расстроенное пианино.
Развлечений в Мэривуде было мало. Поэтому театр посещался и после сезона отпусков, в самый разгар зимы. Редко можно было увидеть пустым даже откидное сиденье.
В ложах сверкали лорнеты, направленные на каждого впервые появившегося зрителя. Зал наполнялся зрителем и шумел, как растревоженный курятник.
Когда Гарри Диксон занял место в первом ряду рядом с оркестром, все бинокли тут же устремились на него, и долгое время в театре главным зрелищем был знаменитый сыщик, жертва своей славы. Наконец в полумраке заныли скрипки, из пианино грянули ядовитые аккорды, а дирижер замахал руками, как ветряная мельница. Зажигательный военный марш увлек зрителей в нежную Францию, которую потрепала жестокая война семидесятых годов.
На сцене кучка фермерш защищала свою добродетель, обороняясь от тевтонских завоевателей.
Куплеты заканчивались звучным всплеском эмоций, когда Дженни Преттифильд, хозяйка чудесной «Клубничной фермы» сообщала обер-лейтенанту фон Шминеку, что отдаст свое сердце и руку только французскому солдату.
Подошел конец второго акта. Занавес опустился и поднимался еще три раза после патетического финала. Фермерше только что сообщили, что завтра на заре ее расстреляют перед воротами ее любимой фермы, и она с щемящей горечью прощалась с родиной и своей чудесной клубникой.
Третий и последний акт: публика не скрывала своего нетерпения!
В последний раз Дженни Преттифильд отвергла притязания немецкого офицера. Но вдали, на равнине, уже слышались ружейные выстрелы французских разведчиков. Враг был изгнан, французские пехотинцы бросились в наступление с штыками наперевес.
Фон Шминек поднял зловещую саблю.
Но фермерша не хочет умирать с завязанными глазами и просит исполнить ее последнее желание — она хочет спеть прощальную песню…
Публика задыхалась от волнения, единственный из зрителей, кто не переживал, был Гарри Диксон… Хотя его руки конвульсивно сжимались, он поджимал губы, глаза лихорадочно блестели.
Расстрельная команда вскинула ружья… и Дженни запела:
Прощай, моя нежная родина.Прощай моя ферма, мой луг…И вдруг!..
Публика вскочила в неописуемом ужасе.
Пела уже не Дженни Преттифильд… Из-за кулис доносилась другая песня, звучал удивительный, сказочный голос.
— Сладкоголосый Вампир!
Паника охватила зал. Но тут громкий голос перекрыл оркестр, накрыл перепуганную толпу: это был голос Гарри Диксона.
— Никому не покидать своих мест. Время преступлений закончилось! Вампир больше не может причинить вам зла!
Он спрыгнул в оркестровую яму, перескочил через светящуюся рампу, бросился на сцену, где его тут же окружили французские солдаты с револьверами в руках.
А где героическая Дженни Преттифильд? Она исчезла, ружья немецких солдат целят в пустоту.
Но сыщику все равно. Он отдает короткий приказ:
— В подвал и бегом!
Сыщик и статисты отталкивают актеров, опрокидывают декорации, протыкают штыками ткани.
Вдруг из подвалов театра доносится жуткий вопль, и почти тут же взмывает голос неведомого чудовища, в нем слышен невиданный триумф победы.
— Ужас! — вскрикивает Гарри Диксон. — Он убил!..
Он сломя голову несется вниз по лестнице. Перед ним вырастает человек. Полицейские-статисты вопят от ужаса и вскидывают револьверы.
У человека руки по локоть в крови. Это Том Уиллс.
— Не стрелять! — кричит Гарри Диксон. — И не пугайтесь, это кровь кролика!
Лестница кончилась, и они бегут по коридору, освещенному жалким язычком газового пламени. Еще одна лестница, ведущая в крохотное помещение, где горит дымящая керосиновая лампа.
— Осторожно! — кричит сыщик. — Если ОН сделает хоть движение, стреляйте все разом и цельтесь в голову. Он опасен.
Но ОН не движется.
ОН!.. Громадный мужчина с безумным взглядом, с всклокоченными волосами и растрепанной бородой. Он безуспешно пытается освободиться, но не в силах это сделать — он прикован к стене.
У его ног лежит Дженни Преттифильд. Она мертва, ее голова раздроблена, кровь пропитала светлые волосы.
— Вот, наконец, и Сладкоголосый Вампир, господа, — объявляет Гарри Диксон. — У этого демона архангельский голос.
Вдруг раздается душераздирающий крик. С лестницы скатывается рыдающий человек, он вопит и тянет к сыщику умоляющие руки.
— Во имя Господа, Диксон, не убивайте его! Это мой сын!
Все узнали Роберта Транча.
Господин Роберт Транч
— Бедняга! — прошептал сыщик. — Вы понесли ужасное наказание…
Он подвинул графин с бренди журналисту, безвольно сидящему в кресле, но Транч отрицательно покачал головой.
Они сидели в гостиничном номере сыщика — Гарри Диксон, Том Уиллс и Транч. Диксон запретил входить кому-либо.
— Я изучил чертежи замка сэра Кракбелла, — начал сыщик. — Это была древняя крепость Мэривуд во времена средневековых войн. Как все замки подобного типа, он соединялся подземными ходами с отдаленными местами городка. Один ход заканчивался в Сойкиной Балке, другой — у Синего Болота, третий доходил до лесного замка Кракбеллов.
— Да, — прошептал журналист.
— Я исследовал их все в то же утро, — продолжил Гарри Диксон. — Их содержали в прекрасном состоянии.
— Как вам удалось узнать?.. — перебил его Транч тусклым голосом.
— Я обнаружил, почему несчастный безумец, которого называли вампиром, пел.
— Когда он убивал, не так ли? — спросил Том Уиллс.
— Вовсе нет… Это была одной из моих ошибок в начале расследования: он пел, когда ощущал запах свежей крови!
И именно поэтому мы сразу услышали его после смерти судьи Тейлора. Он, как истинный хищник, почуял, что пролилась кровь. Это и привело к сегодняшнему финалу. Спрятавшийся в подвалах театра Том Уиллс подогрел кровь кролика на спиртовой горелке. Вампир запел, как только до него донесся запах. Дженни бросилась к нему, чтобы успокоить. Он убил ее…
— Вы знали, что он там? — спросил журналист.
— Я узнал, что театр тоже был связан подземным ходом с замком. И обнаружил по следам и нескольким потерянным предметам в тайных ходах, как чудовище добиралось до своих жертв!
— Увы! — простонал Боб Транч и закрыл лицо руками.
— Думаю, я сказал все, мой друг, — продолжил сыщик. — Может, возьмете слово теперь?
На этот раз журналист не отказался подкрепить силы, выпив целый стакан бренди одним глотком.
— Я познакомился с Дженни Преттифильд в Лондоне, когда мы были совсем молодыми. Я был студентом, она третьеразрядной актрисой в театре Друри-Лейн. Я любил ее… Мы поженились…
У нас родился сын Александр… Он оказался идиотом.
С самого его раннего детства мы знали, какое несчастье обрушилось на бедное существо. Крупный, сильный, наделенный почти нечеловеческой силой, он получал удовольствие только при виде крови. И тогда он пел. Думаю, Дженни избавилась бы от него тем или иным способом, если бы не была покорена его божественным, нечеловеческим голосом!
Мы держали его при себе, пытаясь, насколько возможно, скрыть его ужасную манию, что требовало от нас постоянных переездов. Ребенок рос. Мне немного повезло в журналистике. Я зарабатывал деньги и, не щадя себя, работал ради ребенка.
Могу сказать, что я любил его за двоих, поскольку мать вскоре открыла свою истинную натуру: она была вертихвосткой, аморальной и падкой на любовные авантюры.
Однажды она бросила нас.
В то время мне посчастливилось оказать важную
