Всю последнюю неделю они провели вместе в Коимбре, где прежде жила и работала Мара. После бурных событий прошлого месяца им впервые удалось обсудить происходившие события, поделиться впечатлениями. Все «веселье» в Испании Карли пропустила – сидела в парижской больнице у постели Джейсона. Подвиги Мары произвели на нее глубокое впечатление. До сих пор Карли не верилось, что ее подруга спасла мир. Однако она ясно видела: Мара – уже не та робкая девочка, с которой они расстались в катакомбах. В ее взгляде появилась какая-то новая серьезность, в суждениях и в поведении – стальная твердость, спокойное мужество, перед которым даже бесстрашная Карли порой пасовала.
И все же она не могла себе представить, как Мара решилась убить Элизу Герру.
Как и прочие, Карли была глубоко потрясена, когда узнала, что библиотекарша из Коимбры не только организовала убийство ее матери и других членов «Брушас», но и с самого начала стояла за всем заговором.
Потянувшись к Маре, жестом молчаливой благодарности она сжала ее руку.
За последний месяц девушки почти не расставались, но и редко оставались наедине. Несколько недель слились в сплошную круговерть докладов, интервью, телепередач – и упреков от отца Карли. И вот вчера вечером, когда терпение обеих было уже на исходе, Мара предложила съездить к ней на родину, отдохнуть на природе. Взять паузу. Кроме того, добавила Мара, она давно не видела отца.
Карли согласилась с радостью, желая увидеть место, где провела детские годы подруга.
Мара рядом с ней вздохнула.
– Что такое? – придвинувшись к ней, спросила Карли.
– По-прежнему не понимаю, почему мне не удается воссоздать Еву.
– По-моему, мы договорились, что на отдыхе работу не обсуждаем!
От Евы не было вестей, не было даже признаков того, что она выжила; и Мара попыталась воспроизвести ее заново. Воссоздала во всех деталях устройство «Генезиса». Однако попытки не приводили к успеху. Удавалось создать сложные и разумные программы – но они не шли ни в какое сравнение с Евой.
– Иногда я думаю, – продолжала Мара, – может быть, она изменила что-то фундаментальное, внесла какие-то поправки на квантовом уровне, чтобы закрыть для нас путь к созданию ИИ? Чтобы защитить нас от себя самих?
– Уходя, закрыла за собой дверь?
Мара пожала плечами.
– В основе моего устройства – квантовый процессор. А Ева развилась настолько, что научилась выходить за пределы того, что считается возможным в современной физике. Думаю, она была бы вполне способна выкинуть такую штуку. И все же, мне кажется, это не она.
– Тогда что?
– Ева «два-ноль» – та, что в конце концов нам помогла, – всегда обучалась быстрее своей предыдущей итерации. Как будто в ней сохранилась часть прежней программы, какой-то призрак в квантовом процессоре. Видишь ли, о том, что происходит в «черных ящиках» сложных компьютерных систем, мы, по сути, знаем очень мало. Может быть, остатки первой версии Евы слились со второй версией, пропитали ее собой – и именно из этого случайного, невоспроизводимого сочетания факторов родилась Ева «два-ноль».
– Если так, значит, воспроизвести это сочетание обстоятельств невозможно?
– Ну! Поэтому я и не могу возродить Еву.
– Или у твоей Евы просто появилась душа, – Карли пожала плечами. – Ведь душу тоже невозможно воспроизвести.
Она ожидала, что подруга в ответ лишь закатит глаза – но та, кажется, всерьез задумалась над ее словами.
– Полагаю, нам этого никогда не узнать. – Мара указала вперед. – Поворот к дому моего отца. Почти приехали!
Арендованный седан свернул с асфальтированной дороги на проселок. Машину затрясло на ухабах.
Чтобы отвлечься, Карли размышляла о словах подруги. Будем надеяться, думала она, что Мара права насчет уникального стечения обстоятельств, вызвавшего появление на свет Евы 2.0. Тогда смерть матери Карли не была напрасной. Именно ее смерть заставила Мару закрыть первую версию программы и открыть путь к жизни для второй – той Евы, что спасла мир.
Хотелось бы Карли думать, что это так!
Хоть она и понимала, что никогда не узнает наверняка.
– Вот и наш дом, – сказала Мара. – Одна из девяти сохранившихся pallozas[54], и единственная, в которой еще живут. Остальные стали музеями или туристическими достопримечательностями.
– А для тебя это родной дом!
Улыбнувшись, Мара подвела машину к крыльцу круглого дома с высокой конической соломенной крышей. В неказистой постройке чувствовалось дыхание седой древности; Мара рассказывала подруге, что конструкция пальосы восходит к кельтским временам, к началу нашей эры.
У порога девушек радостно встретили два пастушьих пса. Следом за ними на крыльцо вышел старик, высокий и крепкий, с выдубленной ветрами кожей, с копной седых волос под выцветшей кепкой. Он широко улыбнулся и раскрыл объятия.
– Мара!
Девушка бросилась к отцу и с разбегу повисла у него на шее, словно пытаясь одним объятием стереть прошедшие годы и вновь стать ребенком.
Отец и дочь наперебой заговорили на гальего – местном диалекте, смеси испанского и португальского, на которой говорят в Галисии.
Мара учила Карли своему языку, но сейчас эти двое говорили слишком быстро, спеша поделиться друг с другом новостями, так что Карли почти ничего не понимала.
Наконец отец Мары приглашающим жестом указал на распахнутую дверь.
– Я приготовил caldo galego. Заходите же!
Мара подтолкнула Карли к крыльцу.
– Овсяная каша с капустой, картошкой и вообще всем, что найдется в погребе! – пояснила она с радостно блестящими глазами. – Моя любимая!
Карли робко двинулась вперед.
– Bos días![55] – поздоровалась она с отцом Мары.
Тот, явно довольный, улыбнулся еще шире и стиснул ее в медвежьих объятиях.
Уже неплохо.
Затем Мара взяла ее за руку и притянула к себе.
– Это Карла Карсон. – И, крепко сжав руку Карли, наконец набралась смелости произнести вслух то, что так долго оставалось несказанным: – Мы с ней любим друг друга.
11 часов 56 минут
по времени Восточного побережья
В реабилитационном центре больницы при Джорджтаунском университете Монк подбадривал жену:
– Давай, солнышко! Ты сможешь! Еще пара минут – и обед!
Кэт бросила на него свирепый взгляд.
– Погоди, еще догоню тебя и врежу! – пропыхтела она.
Опираясь на параллельные брусья над полом, Кэт заново училась ходить – одну за другой передвигала ноги. Она взмокла от усилий – капли пота выступили даже на лбу. С болью в сердце Монк смотрел на жену, старался подбадривать ее шутками и прибаутками. Однако понимал: надо радоваться. Им невероятно повезло.
В сущности, случилось чудо.
Множество неврологических тестов так и не смогли объяснить, что произошло с Кэт. «Сигма» ограничила доступ к ней врачей и исследователей, а само происшествие получило гриф секретности и сохранялось в строгой тайне. Доктор Темплтон регулярно прилетала сюда из Принстона и наблюдала за состоянием нейронной пыли, которая теперь работала сама по себе, заряжаясь частично от электротока в мозгу Кэт, частично от некоего броуновского движения, возбуждающего пьезоэлектрические кристаллы. Исследование под электронным микроскопом показало, что кристаллы претерпели изменения на атомном уровне – но никто не мог объяснить, в чем именно состоят эти изменения, и не мог их воспроизвести.
Самым же таинственным было то,
