Я посмотрел, увидел: впереди, у дальней стены, в клетке из ивовых прутьев сидел ворон, чёрный, как безлунная ночь; косил блестящий угрюмый глаз, перебирал клювом перья под сильными плечами.
И я сообразил, что хозяева этого большого, благополучного дома явно близко дружили и со светлыми богами, и с тёмными, и с такими, о которых простые люди вообще ничего не знают.
Боковая дверь отворилась, и к нам вышел тот же княжий злыдень: на этот раз менее напряжённый, спокойный, переодевшийся в простую рубаху до колен, в ремённых сандалиях, с мокрыми волосами: видать, умылся с дороги, и браги хлебнул, и перекусил.
Пение за стеной смолкло; что-то должно было произойти.
Ворон в клетке глухо каркнул.
Открылась вторая дверь, и появилось, бесшумно шагая, тонкое существо в алом кафтане, расшитом серебряной нитью.
– На колени, – тихо произнёс злыдень.
Мы с Митрохой подчинились.
Юноша это был, или девушка, – я не понял. Губы были мужские, твёрдые, и подбородок крепкий, прямоугольный, и скулы упрямые и широкие, – но плечи слабые, как бы ненастоящие, как бы принадлежавшие кому-то другому: как будто голову взяли от одного человека, а руки и грудь от другого, а глаза и нос от третьего, и всё вместе не сложилось в единую телесную правду: то ли урод, то ли прекрасный полупрозрачный дух.
Серебро сияло, горячий воздух колебался, запах пахучих трав мешался с запахом горящего жира.
Длинную шею сверкающего существа в несколько рядов обнимали жемчужные бусы. Огромные печальные глаза полыхали насыщенной синевой, как будто небо сгустилось в два бешеных шарика, по бокам от прямого гордого носа.
Золотые ожерелья, невыносимо сверкающие, стекали с ключиц существа на его узкую грудь и дальше – на живот.
Существо ничего не сказало: стояло и смотрело.
Такой чистой, гладкой, белой кожи я никогда не видел; привык с младенчества к обветренным, загорелым лицам, ко лбам и щекам, тёмным от морозных ожогов, погубленным трещинами и морщинами; я стоял, изумлённый, и не отрывал взгляда от хозяина княжьего дома: он был словно облит топлёными сливками; он был удивителен.
Существо не село на костяную скамью, и даже к ней не приблизилось.
Злыдень поклонился и сообщил негромко:
– Это пришлые шуты. В доме Радима-кузнеца напали на нелюдя. Сетью ловили и били ножами. Но – не побили. Нелюдь ушёл. Никто не погиб.
Существо медленно кивнуло.
Я подумал, что такие подробности – насчёт ножей и сети – были известны лишь кузнецовым дочерям; наверное, они, дочери, и продали нас, сообщили княжьим людям.
Или, может быть, сам кузнец сходил и рассказал.
Митроха надсадно кашлянул и сделал движение, чтоб подняться с колен.
– Всё было по правилам, – начал он, – и смерти мы никому не желали… Нас попросили – мы вызвались… Оборотень начал первым… Его никто не звал, не приглашал, не подманивал… Не было ни колдовства, ни злого умысла… Он пришёл – мы прогнали… За нами нет вины…
На середине этой прочувствованной речи злыдень коротко пнул Митроху под коленку, и тот, потеряв равновесие, упал на пол. Тут я понял, что настала моя очередь.
– Нет за нами вины! – крикнул я. – Нас дочери позвали! Если б не позвали – мы бы не пошли! Нам закон велел! Мы лад и ряд соблюдаем, мы не убийцы!
Я был готов говорить сколько угодно, про закон, про лад и ряд, я жаждал доказать и обосновать свою, нашу правоту; но злыдень теперь ударил и меня тоже: отвесил затрещину.
Зубы мои лязгнули, я замолк.
Неслышно ступая ногами, обутыми в войлочные мягкие чуни, вошла рабыня, выгребла скребком сгоревшую траву в медном блюде, подкинула новой травы, и благородный терпкий дух усилился, сладкий дым поднялся волнами к потолку.
Голубоглазое существо изучило взглядом меня, и старика, и злыдня; синие зраки горели нездешним огнём.
– Это вы делали праздник на репейном холме?
По голосу я понял: девка!
Высокий и звонкий её голос мог бы показаться приятным, если бы не был таким тихим; наверное, девка привыкла, что все вокруг неё в нужный миг подбегают и внемлют, подставляя уши.
– Да, – сказал я. – Мы делали.
– Говорят, было весело.
– Раз говорят, значит, так и есть.
Для девки у неё были слишком длинные руки; а главное – от неё не исходило никакого плотского желания.
Я посмотрел в яркие глаза – их взгляд пронизал меня насквозь, поднимая во мне, вместо молодецкого ража, только тоску и робость.
Невероятная догадка обожгла меня, и я решил, что говорить больше ничего не буду, а постараюсь уйти отсюда при первой возможности, с наименьшими потерями для здоровья.
На девку я больше не смотрел. Принял смиренный вид и ссутулился.
Митроха был менее наблюдателен; получив тычок от злыдня, он снова попытался встать на ноги.
– Мы как все! – провозгласил он. – Мы живём по ладу и ряду! Людей развлекаем, а попросят – помогаем! Не пашем, не сеем, смеяться умеем! Дурные, шутейные – на все лады затейные! Кто грустит – тот дорогу к смерти мостит! А кто возразит – тот сам себе навредит!
Произнеся всё это, старый шут громко, звонко щёлкнул узловатыми пальцами.
Всё-таки он был молодец, этот кривой слабосильный старик, – раньше меня понял, что если мы назвались скоморохами – то сейчас нам надо действовать по-скоморошьи: гутарить, глумиться, исполнять беззаботных хохотунов, – авось не тронут.
Злыдень снова пнул Митроху, на этот раз кулаком под рёбра; тот охнул, замолк, но тут запел я: мы же глумилы, и если один вступает, другой должен подхватить; ударив себя ладонями по груди и коленям, я затянул:
Всюду ходим, всюду лазим,А кто против – того сглазим,Девок всех приворожим,Огуляем и сбежим!Смотрел прямо в синие глаза – но они ничего не выражали; я осёкся и замолк.
Хозяйка хоромины подняла ладонь. Я заткнулся тут же.
– Вы его видели? – спросила она тихо.
– Видели, матушка! – тут же ответил Митроха. – Видели, как тебя.
– Какой он был?
– Очень страшный! – сказал Митроха. – Глаза сверкают, а на руках вот такие кривые когти…
– Подожди, – вдруг сказала девка Митрохе и повернулась ко мне: – Лучше ты скажи.
Я задумался, но злыдень тут же отвесил мне подзатыльник.
– Очень сильный, – сказал я. – Красивый. Кожа бронзового цвета. Огромный. Но движется так быстро, что рассмотреть нельзя.
Не зная, что добавить, я замолк и развёл руками.
– Красивый? – переспросила девка.
– Да, – подтвердил я. – Красивый. Глаза большие, тёмные. Волосы длинные. Шея, плечи, руки – всё крепчайшее. Один раз ударит – человека пополам перешибает.
Девка помолчала; злыдень, стоящий за нашими спинами, вздохнул; ему, как я понял, не нравился запах благовоний.
– Вы слышали его имя? – спросила девка.
– Слышали, – ответил я. – Но не разобрали. Имя чудное, не людское. То ли «Свист», то ли «Хворост». Выговорить невозможно.
– Финист? – уточнила девка.
– Да, – ответил я, – верно! Хвинист. Пока скажешь, язык сломаешь. Хвинист, точно. Он.
Девка молчала.
– Ежели это ваш знакомец, – продолжил я, – так мы того не знали.
