Нелюди взошли на лодку. Княжьи охранники положили копья вдоль бортов. Вдруг от лодки в стороны прянул сильнейший ветер. Раскидал дождевые струи, наклонил к земле все старухины чертополохи, всю крапиву и лебеду.
Лодка взмыла и исчезла.
Старуха сипло кашлянула и произнесла:
– Всё слышал?
Я затаил дыхание.
– Тебе говорю, милок! – продолжила старуха. – Не бойся! Слезай.
Я продолжал надеяться, что ведьма говорит не со мной, – но она толкнула чем-то снизу в настил: там, где была моя спина. Наверное, своим страшным посохом.
– Слезай, говорю.
Я на всякий случай опоясался ремнём, передвинул ножны за спину, перелез через сладко сопящего Потыка и спустился.
Старуха сидела у стола на лавке и на меня не смотрела. Голова её была обмотана яркой тряпкой, а с тонкой иссохшей шеи свисала серебряная цепочка искусной работы: с изумлением я сообразил, что к приходу нелюдя ведьма принарядилась.
Девка-бродяжка спала на сундуке, свернувшись и укрывшись с головой засаленным лоскутным одеялом; наружу торчала только маленькая ступня с натоптышами на пятке.
– Что подслушал – это хорошо, – сказала мне старуха, ухмыляясь. – Если князь обманет – подтвердишь, что уговор состоялся.
– Князья не обманывают, – неуверенно ответил я. – Их слово твёрдое.
Ведьма хмыкнула.
– Слово твёрдое, пока уд твёрдый. А у этого давно не так.
Она подняла на меня глаза; я непроизвольно попятился.
В то, что она слепая, невозможно было поверить.
– А ты, милок, – сказала, – помалкивай, ага? Будешь болтать – пожалеешь.
– Не буду, – ответил я. – Но девка должна всё знать.
И кивнул на спящую бродяжку.
– Что знать? – спросила старуха, подняв мохнатые брови.
– Про город птиц, – ответил я. – Про князя неба. Про его сына.
– И зачем ей знать?
– Затем, – сказал я, – что она сюда три года шла. Муки претерпела. Она заслужила.
– Это не твоя забота, – проскрипела старуха. – «Муки», «заслуги» – что за речи у тебя? Для деревенского олуха ты слишком борзый. Ты вроде у меня уже бывал?
– Бывал, – признался я. – Один раз – восемь лет назад, когда подругу искал. Другой раз – два года назад.
– А, – сказала старуха, – теперь припоминаю. Ванька. Бия внучок.
– Он и есть, – сказал я.
– И что же, отыскал ты свою пропавшую подругу?
– Нет, – ответил я.
– Ясно, – пробормотала старуха. – А как там старый Бий?
– Живой, – ответил я. – Кланяться велел.
– Живой… – пробормотала ведьма. – А ты теперь заместо него? Брони вяжешь?
– Вяжу, – ответил я. – А ты знала моего деда?
Старуха кивнула.
– И деда, и отца. И тебя знаю. И детей твоих тоже знаю хорошо.
– У меня нет детей, – сказал я.
– Я не сказала, что они есть, – раздражённо возразила старуха. – Я сказала, что знаю. Ты, Ваня, не бзди. Всё у тебя будет. И дети, и прочее. А вообще, – она вздохнула, – пора вам честь знать. Буди своих сябров – и налаживайтесь в дорогу. Иначе дотемна до тына не доберётесь.
Я кивнул. Старуха молчала, смотрела в меня, как в прорубь.
– Чего молчишь?
Неужели и вправду слепая? – подумал я, а вслух сказал:
– Понял.
Тут меня подмыло любопытство: я уже открыл было рот, чтоб спросить ведьму про её прошлое, про князя птиц, про Вертоград…
Но как открыл, так и закрыл.
И вместо вопросов только заявил:
– Я тебе не Ванька. Я – Иван Ремень. Запомни.
Старуха молчала, смотрела мимо.
– У тебя, – добавил я, – в этом деле своя корысть. А где корысть – там нет прямоты, а только лукавство. Имей в виду: я не позволю обманывать девку. Ей тяжело. А ты всё знаешь, но молчишь. Могла бы сказать. И ей, – я показал на ветхое лоснящееся одеяло, – и мне…
Вдруг старая ведьма снова как будто пропала с глаз и появилась у меня за спиной, а потом и внутри меня – такая же, сгорбленная, в алом платке, обтянувшем голую голову, в выцветшей заячьей душегрейке на костлявом теле, неуловимая, неизвестная; то ли помрёт на следующем вздохе, то ли поднимет посох – и развалит пополам одним ударом; чтобы сохранить самообладание, я зажмурился и отвернулся.
Невыносимо и страшно было сознавать собственную беспомощность.
– Учти, бабка, – добавил я, сглатывая слюну, – пока я живой, я это дело не оставлю. И если ты ей не поможешь – я тебе не прощу.
– Ты мне грозишь, что ли? – спросила старуха.
– Да, – ответил я.
– А хочешь, свистну? Лешака позову? Он тебя уведёт в такие места, откуда не возвращаются.
– Делай что хочешь, – ответил я, превозмогая страх. – Но если у тебя с лешаком дружба – я людям расскажу. И сам запомню. Восемь лет назад лешак увёл мою подругу. Я приходил к тебе за помощью, но ты не помогла. Теперь вот я думаю: может, и ты, старая, причастна к её пропаже?
Мне было легко говорить всё это. Прямота и ясность намерений являются условием удачи в любом деле.
Все подозрения, все тёмные догадки следует высказывать сразу же, прямо в лицо.
Прямота всегда обезоруживает, всё переворачивает, меняет расстановку сил. Нет ничего лучше прямоты и чистосердечия: кто не носит камня за пазухой, тот живёт долго и спокойно.
Старуха выслушала мою взволнованную речь, глядя мимо меня, куда-то в угол, и оглаживая набалдашник своего посоха мелко трясущимися пальцами.
Я видел, что она беспокойна и смущена. Ночной гость, князь небесного Вертограда, явился слишком неожиданно. И я понимал: может быть, именно теперь, в миг её колебаний, когда внутренний порядок старой ведьмы пошатнулся, – я смогу узнать что-то важное про главную свою беду.
Про то, как лешак увёл мою любимую.
Про то, как мне найти её или хотя бы узнать её судьбу.
И я, сглотнув кислую желчь, ещё добавил:
– Ты тут сидишь, как будто вдали от всех, а на самом деле – играешь в свои игры. Путаешься с оборотнями. Похваляешься дружбой с лешаком. Может быть, ты заигралась? Хочешь – зови лешака. Хочешь – зови всю нечисть, какая есть. Но я тебя прошу – помоги этой девочке. Марье. Той не помогла – помоги этой. Если не поможешь – я тебя заставлю. Или тебе придётся меня убить.
– Милый, – тихо сказала старуха, – ты, главное, не дрожи. Не бойся. Я тебе не враг. Хочешь, чтоб я ей помогла? Тогда и ты помоги. Вместе поможем, ага? Согласен?
Я молчал. Старуха продолжала оглаживать пальцами костяные узоры своего посоха. Жёлто-коричневые, ороговевшие ногти на некоторых пальцах были длинными, загибающимися, на других, наоборот, обломанными у самого корня.
– Ты, Ванька, внучок Бия, бери своих товарищей – и шагай до тына. А девка Марья пойдёт с вами, понял?
– Нет, – сказал я. – Не понял. Зачем?
– Затем, – ответила старуха, – чтоб всё было сделано только её руками, и ничьими более. В этом деле она – главная. И как она себя поведёт – так повернётся и судьба мира…
Над моей головой зашевелились полати. Старуха замолчала.
Тороп, голый по пояс, лохматый, заспанный, но уравновешенный и деловой, спрыгнул вниз, кое-как поклонился ведьме, пробормотал пожелание доброго утра; шлёпая
