– А это, – ответила девка, – я ему сама объясню.
– Кому?..
– Князю птиц.
Ведьма похабно захихикала.
– Думаешь, он будет с тобой говорить?
– Будет, – заявила Марья. – Если ты попросишь.
Ведьма продолжала смеяться.
– Я? Попрошу? В честь какого праздника?
Он выпрямилась – насколько позволила её узкая горбатая спина – и окинула нас всех презрительным взглядом жёлтых глаз.
– Вот что, деточки милые. Собирайте манатки – и идите отсюдова. И чтоб я вас больше не видела! Мне такие наглые гости – без надобности!
– А мы не в гостях, – вдруг произнёс Потык.
Бабка поворотила к нему печёное серое лицо, и малой от волнения покраснел; но не замолчал.
– Мы у себя в дому, – продолжил он. – Это наш лес. И змей – тоже наш. И его яд тоже наш. И всё тут наше, до последнего гнилого жёлудя. И ты это знаешь. Пожалуйста, помоги раненому. А потом – про остальное поговорим…
Ведьма пошевелила седыми мохнатыми бровями. Мельком глянула на лежащего Торопа: он соображал, слышал всю нашу перепалку, и ему, наверное, было обидно. Вместо того, чтоб помочь ему, попавшему в беду, мы переругивались о чём-то постороннем.
– Раненый ваш – не раненый, – сказала ведьма, скривив рот. – Так, малость помятый. Не помрёт. А вот ты, – она глянула на меня с презрением, – не протянешь и до нового года. Кто слова не держит – долго не живёт. Поклялся молчать – а сам разболтал! Себя опозорил, и весь свой род!
И она плюнула мне под ноги.
Проглотить такое оскорбление стоило мне громадного усилия.
– Тут ты не права, старая, – возразил я, так спокойно, как только мог. – Если б я не рассказал – девка полезла бы змею в зубы. И в тех зубах осталась. Я признался, чтоб спасти ей жизнь; это не позорно. Это правильно. И ты, старая карга, род мой не трогай. Потому что если оскорбляешь меня – я стерплю, ради твоих седин. Но если оскорбляешь моих предков – терпеть не буду.
– Да? – спросила ведьма. – И что ты сделаешь, отважный ратник?
– Глотку тебе перережу, – ответил я. – Ты же помереть мечтаешь. Я знаю, слышал. Зажилась ты. Устала…
– Верно сказал, – проскрипела ведьма. – Прямо в точку. Только ты, сыночек, щёки не надувай. Не ты мою нитку порвёшь. И никто из людей. Я свой конец знаю…
– Погодите! – крикнул малой Потык, перебивая старуху. – Давайте пока никто ничью нитку рвать не будет! Давайте поможем побитому!
– Да, – сказала Марья. – Правильно.
И спор иссяк. Краска сошла с лица Потыка. Старуха тоже вдруг остыла. Подошла к лежащему Торопу и грубо ткнула посохом в его грудь. Тороп не сумел сдержать стона.
– Где, говоришь, болит?
– Сзади… – тихо ответил Тороп. – В спине, и ниже… Ног не чую…
– Твоих ног, – сказала старуха, – даже я не чую. Склянь по всему костяку. Чем занимаешься?
– Огород держу. И кур.
– Куры – это хорошо. Жгонку перед боем делал?
– Нет.
– А правку когда делал?
– Давно не делал. Лет пять уже.
– А чего так?
– Женился. Некогда стало. Я ж не воин.
– Что не воин – это не плохо, – сказала старуха. – Плохо, что дурак. Правку надо делать каждые двадцать дней. И жена твоя пусть делает. А ну-ка, переверните его.
Я и Потык послушно взяли лежащего за ноги, за плечи, перевернули осторожно.
– А ты, доча, – ведьма оборотилась к Марье, – сними-ка с меня лапоток.
И выдвинула ногу.
Марья молча присела, распустила лыковые обвязки и стащила со ступни ведьмы растоптанный, разъехавшийся лапоть; стянула дырявый вязаный носок, обнажив маленькую ступню. Взглянув, я едва удержался от изумлённого возгласа. Пальцы на ноге ведьмы были длинными – почти такими же, как на руках.
Она поставила босую ступню на середину спины лежащего Потыка. Тот издал протяжный стон.
Старуха нажала.
Хребет звонко хрустнул.
– Всё, – сказала старуха. – Вставай.
Тороп несмело подтянул руки (они сильно тряслись) и приподнялся.
– Вставай, вставай, – раздражённо повторила ведьма. – Домой вернёшься – сходи к ведуну. Правку сделай.
Тороп встал на ноги; на его лице появилось выражение испуга и недоверия. Он нахмурился и вдруг, повернувшись и не сказав ни слова, быстрым шагом ушёл в лес.
Преследовать его мы не стали.
Ведьма жестом предложила Марье вернуть на место носок и лапоть.
– Ещё просьбы будут? – спросила она.
Мы молчали. Старуха подождала, пока Марья затянет обвязки.
– Теперь иди за мной. Поговорим.
– Никуда я не пойду, – ответила Марья, выпрямляясь. – Я больше тебе не верю. Хочешь сказать – говори при всех.
Ведьма нахмурилась и закричала тяжким басом:
– Вы чего? Не поняли, кто я? А ежели сожру вас? Всех троих? С маслицем запеку? Знаете, какая самая сласть? Мозговое вещество из молодых человечьих косточек! А посолить, да с чесноком – вообще невозможно оторваться!
И она издала ввалившимся безгубым ртом отвратительный чмокающий звук, а потом вдруг пропала с глаз.
Я огляделся.
Ведьмина избуха громко и протяжно заскрипела всеми своими трухлявыми деревянными сочленениями.
Сама собой открылась и закрылась, хлопнув, щелястая дверь.
В лицо мне ударил прелый ледяной ветер.
Наклонились, под его напором, чертополохи и крапивные будылья.
Завыли, зарычали, закашляли слюной рыси и волки-переярки. Зажужжали осы. Заухали филины, засвистели анчутки, захохотали кикиморы, запели мавки – весь лес поднялся, ожил, надвинулся со смертной угрозой.
– Стойте на месте, – сказал я остальным. – Ведьма нас пугает. Морок наводит. Ничего не сделает…
Но страх уже заполз в меня и поселился, и только усилием воли я удержался от бегства; а вот Потык не утерпел, бросился прочь.
Моей скорости хватило лишь на то, чтоб успеть ухватить его за рукав и попытаться удержать; силы в юном теле оказалось куда как немало, и мы оба повалились в траву. Он – потому что накрыло ужасом, а я – потому что слишком болели рёбра, отбитые змеевым хвостом.
Когда снова поднялись – ветер ослаб, а от морока остался только неприятный медный вкус во рту.
Я увидел: девка не убежала, даже с места не сдвинулась, как будто была сделана из камня.
Я вдруг подумал, что ничего про неё не знаю.
Она тоже могла быть ведьмой.
Или, наоборот, заговорённой.
Или ещё страшней – нелюдем, сродни птичьему князю.
Человек устроен так, что всё, попадающее в его поле зрения и чувствования, в его поселенный пузырь, воспринимается им как родственное, ясное.
Везде, куда бы мы ни посмотрели, мы, сами того не желая, видим собратьев: таких же человеков, как мы сами.
Всякий, кто говорит на нашем языке, кто имеет голову, руки и ноги, воспринимается как человек.
А это не так.
За пределами нашего взгляда и нашего обоняния, нашего собственного поселенного пузыря, – простирается бесконечный мир, о котором никто ничего не знает.
Там, куда не достигает наш глаз и наша рука, лежит неизвестность, бесконечное чёрное пространство, населённое богами, полубогами, духами, живыми, мёртвыми и полумёртвыми сущностями, запредельными тварями.
Потык, как и я, быстро пришёл в себя, вытер со лба обильный пот и даже подмигнул Марье.
– Ты смелая, – сказал он. – У
