Мы спалили всё, что могло гореть, всю свою обувь и одежду, сапоги и штаны, все ремни, пояса, меховые плащи, фляги, мешки, кошели и спальные шкуры.
Потом мы сильно напились и уснули.
Наутро мы достали из огня то, что не сгорело: наши ножи и топоры.
Так, – голые, обожжённые, подавленные величием смерти, с одними только ножами, – мы вернулись из того похода.
Змеева лёжка, покрытая гниющими останками, теперь напоминает мне город Семендер.
Непосильно человеку видеть такое скопление мертвецов: людей ли, зверей – неважно.
Люди ведь тоже сначала звери, а уже потом – воины, волхвы и влюблённые девочки.
11.За тыном меня ждёт первая неудача: завершая прыжок, Тороп подвернул ногу. Смотрит виновато.
Спрашиваю, может ли идти, – он спешит кивнуть.
Потыка съедает любопытство, он оглядывается, морщится от запаха.
– Ты, – говорю я ему, – хотел найти древнее оружие. Вот, держи.
Поднимаю с земли каменное топорище: ремни сгнили, рукоять вывалилась. Протягиваю. Потык улыбается: понял шутку. Взвешивает в руке клиновидный кусок гранита и небрежно отбрасывает.
Лично я не обхожусь с оружием так неуважительно, особенно с оружием древних щуров; но теперь не время делать замечания молодым.
Я на ровной дреже, я готов к бою, и сердце стучит мерно, хотя и чаще, чем обычно.
Огибая холмы из костей и напластования змеева дерьма, мы идём к месту, держа огонь в широко расставленных руках.
– У него только один глаз, – говорю я. – Другой давно выбили. Это было трудно. Четверо воинов пострадали, чтобы лишить гада половины зрения. Там на каждом глазу – по два бронированных века. Ничем не достать, только рогатиной с железным остриём. Так что вы не лезьте. Чтоб его ослепить, есть другой способ. Надо сбоку встать и бить его по глазу огнём…
– И по ноздрям! – добавляет Тороп. – Чтоб нюх отшибло.
– Да, – говорю я, – нюх у него в десять раз сильней, чем у собаки. Но даже если мы выбьем ему второй глаз и сожжём обе ноздри, он всё равно будет нас чуять. У него в голове, подо лбом, есть третий глаз. Как у старых ведунов. И этот глаз видит особым зрением. Так что не мечтайте сделать его слепым и глухим. Он всегда будет знать, где вы находитесь. Он в любой миг рванётся и перекусит вас пополам. Любой из нас может тут лечь – и смотреть, как гадина пожирает его ноги. Помните это.
Увидев свет шести сильных светочей, змей громко хрипит и двигает передней лапой, желая, наверное, отползти от троих людей, шагающих прямо на него.
– Не бойтесь, – говорю я. – Он чует чужой страх.
И показываю на примере, почему гада можно не бояться: отбрасываю огонь в стороны, выхватываю дубину, подбегаю к морде со стороны правого, выбитого глаза – и с полного размаха, от всего плеча даю змею по голове.
Он стонет, сотрясается. Ему больно.
Никакая броня, даже древняя костяная броня чудовищ из давно минувших времён, не может защитить от удара хорошей дубины.
Мы бьём его втроём, сменяясь. Один суёт огонь в глаз и ноздри, двое других охаживают по морде и по лбу.
Самые длинные рога на голове змея сбили наши предки, деды и прадеды, снесли ударами мечей и топоров. Однако меж длинными рогами есть рога покороче. И когда бьёшь – надо стараться, чтоб дубина не попала в конец такого рога, иначе дерево расщепится и придёт в негодность.
Бывает – возникает чувство, что бить его совершенно бесполезно. Лупишь, словно в твёрдый камень. Сильная отдача в ладонь сушит всю руку, от пальцев до локтя. Но на самом деле удары достигают цели – змей их чувствует, даже если молчит и не двигается. Это понятно по его дыханию: после каждого удара оно прерывается, как будто тварь мечтает умереть.
Но что-то важное – может быть, воля богов – мешает ему отойти в другой мир, и гад снова набирает воздуха в свои обожжённые, истерзанные ноздри.
Потык бьёт, не сберегая силы. Он левша. Дубина, которую я давеча сделал, явно ему тяжеловата: завтра весь лучевой сустав мальчишки распухнет и потом будет несколько дней болеть.
Я жестом советую Потыку поменяться с Торопом.
Малой с облегчением меняет дубину на лёгкий светоч.
Тороп хромает, но держится молодцом. Из него вышел бы хороший ратник, лучше меня. Я-то, как ни крути, целыми днями сижу, согнувшись в три погибели, нарезая шнуры и пластины, и сил в моих плечах не столь много, а Тороп набрался мощи в хозяйственной возне, в семейной работе, у него тугая спина и жилистые руки; он орудует дубиной мерно, и удар его заметно крепче, чем мой.
Скажу так: если бы вместо змея на пути этого мирного мужика появился бы степняк-сармат, или вор с севера, или скиф, или хазарин, – наш мужик снёс бы голову любому вору-скифу одним ходом локтя.
К полуночи огни догорают, и мы прерываем дело, чтоб отдохнуть.
Пьём воду, садимся на изрытую змеевыми когтями землю, откладываем дубины, разминаем руки.
Я посылаю Потыка в начало нашего пути, к месту, где мы прыгали, – и там Марья, по условному зову, перебрасывает через тын свежие огни.
Гораздо удобнее было бы запалить костёр здесь, внутри огороженного места, – но дерева здесь никакого нет, ни сухого, ни сырого, ибо змей наш – всеядный, и за два столетия он с голодухи сожрал не только сотни животных, неосторожно к нему приблизившихся, но и весь лес, и деревья, и кусты, и траву. Сжевал весь березняк, с корой и кореньями.
То есть, дрова для кострища тоже надо перебрасывать с внешней стороны, – а это хлопотно и долго.
Были одно время мысли у мужиков долины: перестать стращать Горына побоями, а обложить его со всех сторон сухим валежником – и навсегда смирить огнём. Но волхвы запретили. Сказали, что мучить огнём – то же самое, что кровь пустить, и даже хуже. И велели применять только простые побои, и ничего кроме них.
Правда и то, что волхвы мне не указ.
Когда сходишься с неприятелем, один на один, с оружием руке – никто тебе не указ. В бою ты сам себе бог, и волхв, и нелюдь, и змей, и кто угодно. Захочешь – бьёшь до крови, захочешь – жжёшь огнём, захочешь – изничтожаешь до донышка.
Мы выдыхаемся задолго до рассвета.
Гад не желает замолкать: он хрипит и взрёвывает, – но не жалобно, а с угрозой. У меня нет ощущения, что он согласен заткнуться хотя бы на ближайшие несколько дней. Он дрожит, судорожно сучит колючими лапами. Мы вынуждены соблюдать полную осторожность. Ударив, отходим в сторону, переводим дух.
Мы мокры от пота с ног до головы.
Малой Потык просит у меня разрешения снять броню. Жарко ему в броне – хочет биться
