Тороп, не сразу проснувшийся, в зажигании костров участия не принимал: повертел головой, почесал бороду и стал надевать броню.
Потык, зажёгший один из костров, вернулся, посмотрел на Торопа и тоже потянулся к доспеху.
Увидев, что мужчины облачаются в брони, Марья вдруг круто развернулась и побежала к помосту.
Прежде чем я успел что-то сказать, она взвилась по скольким чёрным жердинам почти к самому краю – и заглянула на ту сторону.
Огонь кострищ не доставал за тын; девка, конечно, ничего там не увидела, кроме, может быть, бесконечного, теряющегося во мраке месива из больших и малых звериных останков.
Я хотел было крикнуть ей что-то важное, предупредить: чтоб не поскользнулась, или чтоб не пыталась ничего рассмотреть. Змей всегда отползает в самую темень. Но я промолчал: было понятно, что девка не поскользнётся, не оступится, вообще не подведёт: за три года скитаний все её движения стали сходны со звериными, и она шагала по гнилым ветвям, как по ровной дороге.
Возможно, она бы убила змея в одиночку, если бы захотела.
Какое-то время она стояла в шаге от края помоста, вглядываясь в рябой сумрак; когда, наконец, поняла, что – бесполезно, невозможно, – оглянулась на меня.
Я махнул рукой: слезай.
Когда вернулась, – хотела что-то сказать, но я поднял палец, возражая, – и она не раскрыла рта.
Времени уже было мало.
– Принесём требу, – сказал я. – Перед боем. Надеюсь, никто из нас не умрёт; разве что по глупости. Но требу дать нужно. Согласны?
– Да, – сказали Потык и Тороп.
– Согласна, – сказала Марья.
– Тогда, по обычаю, – сказал я, – самый младший из нас пойдёт в лес и принесёт камень размером не менее кулака.
Я посмотрел на Потыка.
– Это будешь ты. Поспеши. Времени даже у богов мало.
Потык немедленно вскочил и убежал в лес: он знал весь лад и ряд.
Пока он искал, я вынул оселок, поправил нож, и без того острый: это не было частью веданого порядка, не было обязательным действом, – это был лично мой, собственный способ настроиться на воинскую требу.
Как настроишься, так и побьёшься.
Потык прибежал, лелея в руках мокрый от росы круглый камень; я жестом показал, куда его положить; кивнул мальчишке.
– Наверное, – сказал я Потыку, – дальше ты сам всё знаешь.
– Знаю, – ответил Потык и вдруг заволновался; руки его задрожали. – Сначала надо очистить место огнём.
Он выхватил из огня поленце, горящее с одного конца, и поднял над головой, и стал помавать огнём перед нашими лицами, над головами, а затем по поверхности требного камня. После чего положил головёшку перед собой, протянул над ней ладони и добавил глухо:
– Потом надо согреть руки.
Мы смотрели – я, Марья, Тороп, – как паренёк сомкнул ладони над тлеющим деревом, как пламя стало просвечивать сквозь его кожу, как задымились его ногти, как боль заставила его скривить губы; запахло жжёным; наконец, он поднял руки; пальцы были обуглены; Потык вздохнул и засмеялся.
– Огонь нам дали боги, – сказал он. – Огонь не приносит вреда.
Демонстрация возможностей молодого человека вся была обращена на девку. Тороп смотрел на самоистязание равнодушно. Меня вообще давно уже не трогали подобные забавы; я волхвам не доверял, и их ученикам тоже.
– Зря руку обжёг, – сказал я. – Но ничего. Теперь слушайте меня: каждый молча даст от себя немного, чтобы насытить бога битвы, чтобы он был за нас. Кто не хочет и не согласен – пусть встанет и уйдёт.
Никто не пошевелился и не произнёс ни слова. Я поднял нож и показал.
– Ладонь поперёк не режьте. Неудобно будет держать оружие. Лучше снизу, по ребру вдоль мизинца.
И разрезал себе руку, и отдал нож Торопу; тот передал Марье, по старшинству, а она – Потыку.
– А что, – спросила Марья, – вы походных истуканов с собой не носите?
– Носим, – ответил я, – но только если идём далеко. А тут – наш собственный лес. Все наши боги смотрят на нас из каждого дупла. Зачем истукан? Любого камня достаточно. Бог войны любит камни. Он сам как камень – непробиваем.
Мы пролили нашу кровь на камень – язык бога – и потом этой же кровью, смешанной и размазанной по камню, очищенному огнём, пометили лбы, носы и скулы.
На том дело кончилось; бог войны не любит длинных посиделок.
Идти в бой следует до того, как жертвенная кровь высохла на твоём лице.
– Теперь, – сказал я, – отдадим остатки.
И кивнул Потыку.
По правилам лада и ряда самый молодой участник требы приносит жертвенный камень – и он же уносит его, когда всё заканчивается.
Потык взял окровавленный валун и бросил в костёр.
Разлетелись угли, взорвались искры, и с тем мы вскочили на ноги, и вынули ножи, и подняли лезвия к небу, и закричали:
– Горын за тыном!
– Горын за тыном!
Потом я отошёл в сторону от прочих и сделал основательную жгонку: чтоб согреть и размять тело, а главное – чтобы привести в порядок дух и войти в ровную дрежу. Покрутил головой, плечами, руками, присел двадцать раз, наклонился во все стороны тридцать раз. Подышал, закрыв глаза, настраиваясь.
Так учил меня когда-то, в самом первом дальнем походе, старый воевода Малко: пока не вошёл в ровную дрежу, в покой разума и духа – не поднимай клинка, не приступай ко врагу. И чем тяжелей схватка, чем сильней приходится разить – тем ровней должна быть твоя дрежа.
Лучшие воины – не самые сильные, и не самые яростные, а самые спокойные. На всякого сильного всегда отыщется более сильный, на каждый длинный меч – ещё более длинный. Зато если сойдутся двое на одинаково ровной дреже – такие умельцы могут рубиться по три дня кряду; но об этом скажу как-нибудь в другой раз.
Чем ровнее дрежа, тем крепче ты стоишь в схватке, тем яснее видят твои глаза, тем трезвее твой разум.
Наконец, по жилам, по сочленениям побежало тепло. Я велел девке и Потыку вязать смоляные светочи: не менее дюжины требуется для одной схватки с гадом. Объяснил, что светочи нужны особенные, длинные, в половину человеческого роста. Далее определил боевой порядок: сначала иду я, за мной – взрослый мужик Тороп, мальчишка – третьим, на подхвате.
Девке Марье надлежало оставаться в стане и ждать: пока змей не побит, за тын ей идти было нельзя ни в коем случае.
И, наконец, ещё раз повторил: змей старый, двигается мало, но может двинуться так, что нам всем придёт конец. Всем быть на стрёме и больше думать о себе. Если не дурить – никто не пострадает; мы пришли не на смертную битву, а застращать полумёртвую паскудину, измолотить, заставить замолкнуть. Мы сильней и быстрей, наше дело правое.
Странно, но девка Марья
