Марья отвернулась.
Повисло молчание; мне опять показалось, что я ощущаю чужое присутствие. Скорее всего, бабка не солгала: летающая лодка находилась где-то поблизости, парила над нами в рассветной мгле либо стояла где-то на поляне, в безопасном отдалении, – а охрана птичьего князя высматривала нас издалека острыми нечеловеческими глазами.
Тут подал голос Потык; он кашлянул и произнёс, с большой вежливостью:
– Пророчество не сбылось.
Старуха вся поворотилась к нему, и сделала неожиданно короткое сильное движение – как будто собралась вцепиться в лицо, в горло, в волосы. Но Потык не сдвинулся с места, смотрел дерзко, тяжело.
– Это я всё сделал, – твёрдо сказал он. – Это я отсёк башку. Я был возле мёртвого змея и видел. Никто не родился из его тела. Я думаю, пророчество было ложным.
Бабка вздохнула. Плакать перестала. Мокрые дорожки на её лице высохли, и всё лицо как бы сжалось и уменьшилось, словно вытекли из сухих тканей последние соки, и лицо, недавно вроде бы человеческое, хотя и очень старое, обратилось в маску, выказывающую ветхость на грани гниения.
– Ты вообще молчи, – печально сказала она Потыку. – На тебя тоже была надежда. Вроде соображаешь. Тебя на требище отобрали. А ты содеял ужасное. Тебе нет оправдания. Тебя запомнят как дурня, который обрёк мир на сожжение.
Выслушав, Потык неожиданно подкинулся, и уже не столь вежливо ответил:
– Ну и ладно! Пусть весь мир сгорит, но пусть одна девка – засмеётся! Так я решил. И я сделал. А мир – вот он! Не сгорел!
И он развёл в стороны руки.
Он тоже, как и я, стал старше на целую жизнь в то серое холодное утро.
Все мы повзрослели тогда.
– Дурни, – печально сказала старуха. – Этот змей Горын – не змей. Это двуединая сущность, одновременно и гад, и гадина. И она, он – отложил яйцо. Он прячет его в земле под своим животом. Вы били его два дня – и за это время он ни разу не сдвинулся со своей лёжки. Так?
– Да, – ответил я. – Так.
– Вот, – сказала старуха. – Гадина высиживает яйцо. Это длится уже лет тридцать. Точно не скажу. Но запахи доходят. Детёныш родился из яйца сегодня перед рассветом. Точно так, как сказано в пророчестве.
Ведьма угрюмо вздохнула.
– Вы испортили мне конец жизни. Вместо покоя я теперь должна думать и суетиться. Проклясть бы вас навечно – да сил нет…
– Погоди, – перебил я. – Не проклинай. Все пророчества сбываются, – вот и это сбылось. Старый гад умер, родился новый. Мы не виновны. Мы только орудия воли богов.
– Да, – ведьма кивнула. – Всё так. Но ваши имена я запомню. С вас началась новая история. А история состоит из имён. И новая история начнётся вашими именами. Сын Горына, поджигатель земель, родился вашим попущением, и эта вина легла на вас навечно!
Тут Марья снова перебила ведьму.
– Подожди про «навечно». Почему ты не делаешь снадобье? Вы договорились. Вы решили, что Финиста вылечит твоё лекарство. Мы принесли тебе целую змееву башку. Если мы прокляты навечно – пусть так и будет. Но ты обещала сделать лекарство – делай!
Старуха собралась ответить – точнее, изречь новую замысловатую ругню, ещё более злобную и обидную, – но из негустого утреннего тумана позади неё появились три огромные фигуры.
Князь птиц и два его охранника шагали бесшумно.
Когда я их рассмотрел, холод пробежал по моей спине.
Все трое теперь были облачены не в лёгкие, гибкие, переливающиеся брони, как прошлым вечером. Теперь их тела защищали тяжкие, массивные латы, наподобие штурмовых ромейских доспехов. С зерцальными нагрудниками и толстыми воротниками под самые подбородки.
И то, что нелюди сменили лёгкие походные брони на тяжёлые, предназначенные для жестокого ближнего боя, – было подтверждением их дурных намерений. Они предполагали, что возможна драка. Они боялись, что мы по ним ударим.
Или, что вернее, – собирались ударить сами.
Я расправил спину, но не ощутил меж лопатками привычной тяжести своего боевого топора; вспомнил, что отдал оружие Потыку.
Моя дубина лежала в стороне, возле змеевой башки. При себе я имел только нож. Но идти с ножом на троих огромных врагов было равносильно самоубийству.
Впрочем, мне бы и топор не помог.
Всё же мне удалось пересилить страх и шагнуть навстречу нелюдям, загораживая спиной остальных: если ударят, то меня первого, а остальные успеют уйти в лес.
А там – не всякий нелюдь догонит жителя долины.
Но князь птиц на меня даже не посмотрел.
– Мальчик прав, – сказал он старухе. – Почему ты не делаешь лекарство?
О каком мальчике речь, подумал я, и тут же догадался: нелюдь принял за мальчика нашу Марью!
Только теперь я понял, что мы – четверо – выглядим одинаково: шатаемые усталостью, сплошь покрытые смоляной копотью, змеевой кровищей и лесной грязью, лица – опухшие от комариных и крапивных ожогов, глаза красные, ноги по колено в глине, волосы спутанные, свалявшиеся, ладони в лопнувших водяных мозолях. Может, нелюди отличили бы бабу от мужиков по запаху – но и запах от нас исходил одинаковый: дым, сажа, лесная гниль да горыново дерьмо.
– Сделаю, – ответила старуха. – Только надо бы отменить прошлый уговор.
Князь-нелюдь улыбнулся.
– Передумала умирать?
Старуха кивнула и молча пошла к змеевой башке: в её руке появилась глиняная миска.
Она присела и погладила змея меж глаз: мягко, как будто любимую собаку.
– Невелика премудрость, – пробормотала. – Процедить надо, потом разбавить, и ещё укропа подмешать, чтоб запах отбить. Иначе вытошнит.
Она приподняла одной рукой змееву губу, сунула миску ближе к первому ряду зубов и второй рукой сильно надавила на десну; движения были ловкими и точными, как будто старая ведьма доила козу.
– Яда много… – продолжала бормотать, – я ж говорю, родила… Когда такая тварь родит – у неё сразу яда прибавляется, в пять раз против прежнего… Чтоб, значит, потомство защищать…
Набрав полную посудину мутной слюны, старуха осталась довольна и пошла в дом; по пути оглянулась на Марью.
– Иди за мной. Поможешь. Только руки помой. Или хоть об траву оботри.
Марья тут же пошла следом.
Малой Потык торопливо снял с пояса свою флягу, показал девке – она подставила ладони. Потык плеснул воды.
На ходу вытирая мокрые руки, Марья исчезла в избе.
Туман не исчезал, а наоборот, уплотнялся; так всегда бывало в долине при конце лета. Сначала приходят тяжёлые сырые туманы, а уже следом – настоящие холода.
Нас осталось трое, против троих нелюдей; они не двигались с места. Никакой враждебности от них не исходило, скорее равнодушие. Однако оба княжьих охранника держали руки так, чтобы атаковать в любой миг.
Постояв какое-то время, князь-нелюдь неторопливо подошёл к змеевой башке – Потык и Тороп расступились – и посмотрел с высоты своего огромного роста.
– Зачем вы его убили? – спросил он, подняв глаза на Потыка.
Тот пожал плечами.
– Так вышло.
Князь-нелюдь внимательно осмотрел башку, наклоняясь, щурясь, а
