Конечно же, они сделали это для того, чтобы «помочь» нам. В «Картаксе» всегда стремятся «помочь». Они помогли папе сесть в вертолет, дважды выстрелив в него. Они помогли выжившим после вспышки, распустив все правительства в мире, захватив средства массовой информации и убедив людей спрятаться в их огромных подземных бункерах.
Тогда это казалось хорошей идеей. Если бы я не знала о них, то, как и большинство местных жителей, встала бы в очередь на получение места в ближайшем бункере, «Хоумстэйке». Еда, кров, воздушные шлюзы. Защита от вируса. У большинства людей не возникло ни одного возражения.
Но не у меня. Папины слова все еще звучали в ушах, как и звучат до сих пор: «Никогда не позволяй им тебя поймать». И конечно, даже несмотря на то, что там не ловили никакие сигналы, а бункеры хорошо охранялись, до нас доходили слухи об ужасах, творившихся там. Люди жили в темных, грязных камерах. «Картакс» перехватил контроль управления над их панелями, стирая все нестандартные алгоритмы и коды. Охрана безумствовала. Семьи разделяли.
И варианты становились очевидны: либо вы рискуете жизнью на поверхности, либо лишаетесь всех прав и живете в камере за воздушными шлюзами.
Думаю, и так понятно, что не всем пришелся по душе этот выбор. Тогда-то и возникли «Небеса».
Новак машет мне рукой с треснувшего экрана генкита. Большинство людей звонят по VR, так что мне пришлось воскресить стареющий видеокод, чтобы разговаривать с ней. На мгновение ее лицо застывает и окрашивается в зеленые и фиолетовые тона из-за искажений слабых спутниковых сигналов. У генкита сигнал в хижине лучше, чем у моей панели, но отставаний и зависаний все равно много.
Она улыбается:
– Добрый день, Катарина.
Я вздрагиваю. Сеть «Небес» зашифрована, но я все равно не люблю использовать свое настоящее имя. В «Картаксе» считают, что я умерла во время вспышки, и мне бы хотелось, чтобы там и дальше так думали.
– Прости, Рысь, – говорит она. – Я получила код от астмы, который вы прислали. Благодаря вам малыш в Монтане дышит самостоятельно. У меня есть сюжет, готовый к трансляции. Мне бы хотелось, чтобы и вы появились в эфире.
– Нет, – взмахнув рукой, отказываюсь я. – Ни за что.
Новак молчит, пока мои слова летят к ней от спутника к спутнику, на что требуется несколько мгновений. А затем она вздыхает. Этот разговор мы ведем каждый раз, когда я краду с серверов «Картакса» код и отправляю его в «Небеса». Это еще один способ, которым «Картакс» пытается нам помочь – он скрывает медицинские алгоритмы и предоставляет их лишь людям в бункерах. Если вы заболели или вам стало плохо, вы не можете просто скачать лекарство, как делали это раньше. Придется отправиться в бункер или страдать в одиночку.
Или вы можете обратиться к Новак и ее людям. Они поддерживают работоспособность последней независимой сети, которая использует российские спутники. У них есть целые библиотеки алгоритмов с открытым исходным кодом, так же легкодоступные, как небеса, – но они невероятно глючные и зачастую написаны любителями. Я тоже изредка пишу новые алгоритмы и совершенствую старые, но самый большой мой вклад приносит взлом серверов «Картакса». Обычная работа по принципу «ломай и хватай». Внедряясь в их базы, я быстро копирую любые обрывки кодов, которые только смогу найти. Иногда мне достаются антибиотики, иногда – пакеты совершенствования связи, а иногда – фрагменты кодов, написанные Даксом или папой.
Каждый такой файл для меня как лучик света. Словно и не было этих двух лет, а они снова в лаборатории. Нет вируса, нет солдат «Картакса». В течение этого невесомого момента есть только глупые имена, которые придумывает Дакс для переменных, и папина любовь к методу Фибоначчи[14]. И понимание, что я не зря тратила эти одинокие годы на обучение, кодирование и взломы. А чтобы найти обрывки их работы и узнать, что они еще живы.
– Я собираюсь вывести вас в эфир через несколько дней, – выгибая алую бровь, говорит Новак. – Но сейчас звоню не поэтому. Что-то серьезное творится в «Картаксе». Мы услышали ваше имя по «Сарафанному радио».
– Мое имя?
– Да, ваше настоящее имя. Мы не смогли разобрать детали, но ваш отец тоже упоминался. Не знаю, что там происходит, но мне это не нравится. Возможно, вам стоит залечь на дно на некоторое время.
В груди колет.
– Когда это произошло?
– Час назад. Я позвонила вам сразу, как получила отчет.
Я бросаю взгляд на окно. Примерно в то же время Агнес предупредила меня о джипе поблизости. Не верю я в совпадения.
– Все в порядке? – спрашивает Новак. – Катарина, вы меня слышите?
Ее голос становится громче, но я молчу, чувствуя, как покалывает затылок. Пальцами нащупываю кнопку отключения звука на генките. Через окно мне видно, как озеро освещает последний солнечный луч и как разбегается в стороны стадо оленей.
Они уносятся от воды с широко раскрытыми и испуганными глазами, а голуби с окрашенными в малиновый цвет перьями над ними кричат и кружатся. Что-то спугнуло их. Что-то находящееся поблизости. Я ничего не вижу, но чувствую, как инстинктивно сжимается живот.
Здесь кто-то есть.
– Мне нужно идти, – шепчу я и закрываю генкит, на котором застыло обеспокоенное лицо Новак.
Если я сбегу сейчас, то смогу оказаться в лесу до того, как они появятся у хижины. Встаю, хватаю рюкзак, пересекаю крыльцо и спускаюсь по лестнице.
Велосипед лежит на траве. Я поднимаю его и, стараясь убраться подальше от хижины, тащу под своды деревьев. Все еще никакой видимой опасности. Но я несусь по грунтовой тропинке через лес, уворачиваясь от веток.
Мой зрительный модуль пытается приспособиться к тусклому освещению, фильтруя сигналы сетчатки и вводя их в зрительный нерв. Если бы у меня стояли модули помощнее, то я бы могла видеть в кромешной темноте так же хорошо, как днем. Но моя древняя панель способна лишь увеличить яркость картинки, отчего картинка начинает пикселить. Хотя этого достаточно, чтобы я могла убежать, сжимая в руках белый руль велосипеда и пробираясь сквозь деревья на другую сторону озера. Добравшись до леса на другом берегу, я останавливаюсь и оглядываюсь. Сначала вижу лишь темноту. Но потом прорисовываются очертания хижины, и я бросаюсь за ближайшее дерево.
Они
