Александровская тюрьма, как я уже упоминала, является самым строгим исправительным заведением острова, здесь содержатся не обычные преступники и рецидивисты, но лица, чьи преступления шокировали общество и вывели их совершивших из круга человеческих прав и понятий. Осужденные на пожизненную каторгу.
Вопреки моим ожиданиям, подпитанным легендарной славой этого места, тюрьма оказалась не такой, как я представляла. Я планировала увидеть по крайней мере тюремный замок, сопоставимый по мрачности с историческими застенками, – Бастилией, Бутыркой, с китайским Пионовым дворцом или с американским Алькатрасом, однако «Три брата» ничуть не походили на них.
Оправдывая свое название, тюрьма состоит из трех небольших, расположенных в виде звезды корпусов, между которыми располагаются невысокие вспомогательные постройки. Территорию тюрьмы окружает полутораметровый и скорее декоративный бетонный забор, правда, поверху увитый спиралями колючей проволоки; поразительно то, что все тюремные постройки, равно как и забор, выкрашены в легкомысленный розовый цвет; ворота, ведущие на территорию, закрывают лишь на ночь.
Значительное пространство вокруг тюрьмы выложено восьмиугольной каменной плиткой; это пространство не занимается никакими постройками и совершенно свободно для дневных прогулок, чем охотно пользуется местное население – совершив променад вдоль морского берега, гуляющие могут культурно постоять возле розовых тюремных стен и насладиться морскими зрелищами. И здесь гораздо чище, чем на набережной.
Нынешняя тюрьма, то ли по стечению дурных обстоятельств, то ли по ироничной воле строителей, занимает одно из красивейших мест города – на берегу реки Александровки, откуда открывается живописнейший вид на скалы Три Брата. По слухам, это все-таки неслучайное совпадение, якобы первый начальник восстановленной каторжной тюрьмы велел построить новое здание именно здесь, чтобы усилить контраст между суровыми условиями содержания в камерах и прекрасным видом, открывающимся из камер.
Вид на самом деле впечатляющий: побережье в этом месте расчищено от выброшенных кораблей и без явных следов человеческой деятельности, отчего сохранился первозданный облик, скалы, которые дали название тюрьме, ничуть не изменились за прошедшие годы. Думаю, они не изменились и за прошедшие тысячелетия, кажется, с ними связана какая-то древняя айнская легенда.
Когда речь зашла о хозяйственной основе жизни населения в Александровске, Артем усмехнулся и ответил, что основа здешней жизни – удаленность от административных центров острова. Сюда редко приезжают чиновники с юга, инспекция добирается в лучшем случае раз в год, и в отсутствие контроля здесь процветают все недозволенные виды деятельности: работорговля, самогоноварение и бутлегерство, подпольные игорные дома, театры самоубийц, торговля краденым, разведение собак для боев и для гурманов, производство эрзац-горючего и медикаментов и многие другие нелегальные и полулегальные промыслы. Артем говорит, что никак не следует оценивать Александровск по внешнему виду, он лишь прикидывается тихим дурачком, на самом деле у этого дурачка золотые и весьма острые зубы, и здесь надо быть настороже, может быть, гораздо в большей степени, чем в том же Холмске.
Еси на мой вопрос о хозяйстве Александровска сделал вид, что подавился, и убежал прочь, тем и закончилась наша прогулка. Мы стояли у тюремных стен; нам было назначено на одиннадцать часов утра, но явились мы на площадь перед «Тремя братьями» немного раньше.
Ровно в одиннадцать ворота первого блока тюрьмы отворились, и нас с Артемом принял полковник Хираи, заранее извещенный о моем визите. Полковник, в отличие от других тюремных коллег, с которыми я имела счастье быть знакомой, не составлял отталкивающего впечатления.
Хираи был относительно молод, подтянут и бодр, на его лице не отложилось явных свидетельств капитуляции перед распространенными на Карафуто пороками, напротив, выправка и особая манера держать правую руку выдавали в нем спортсмена, и я не удивилась, если узнала бы, что полковник мастер, допустим, фехтования. Я отметила, что в присутствии полковника Артем насторожился еще больше, впрочем, полковник быстро догадался, кем является мой спутник. Однако это никак не отразилось на нашей встрече – Хираи пригласил нас в свой кабинет и угостил чаем с пирожными; нам прислуживала молодая приятная девушка, та самая жена-китаянка, ожидавшая ребенка.
Беседа наша с полковником не имела никакого прикладного значения и потому отличалась приятностью и живостью. Мы говорили о Токио, об университете, о празднике первого вина и еще о каких-то совершенно необязательных и милых вещах. Артем и жена полковника Хираи молчали, поддержать беседу они едва ли могли, равно как не знали и радостей молодого вина.
После чая мы отправились осматривать тюрьму и начать решили с корпуса для лиц, совершивших особо тяжкие преступления. В Александровской тюрьме, кстати, содержатся лица, причисленные к привилегированным сословиям и даже к Императорскому дому; это, однако, не означает, что им предоставлены условия, отличные от других заключенных, каторгу они отбывают наравне со всеми, в том числе и в первом корпусе.
Я ожидала встретить в нем одиночные камеры – внешний казематный вид здания с узкими горизонтальными окнами предусматривал именно камерное устройство, но обнаружилось, что внутри корпус распланирован нестандартно. В нем не было этажей и перекрытий, камеры представляли собой ямы, выбранные в бетоне. Ямы были двух типов – узкие и широкие, Хираи пояснил нам, что широкие ямы предназначены для повседневного содержания каторжников, узкие же ямы используются для специальных целей; на мой вопрос, в чем заключаются специальные цели, полковник велел сопровождавшему нас смотрителю открыть ближайшую яму.
Из потолочных окон падал свет, и этот свет показал мне, что яма похожа на тонкий высокий стакан. В этом стакане стоял человек с совершенно незначительной внешностью клерка или бухгалтера, со светлыми глазами и располагающей улыбкой; на мой вопрос, кто это, смотритель ответил, что это и есть известный людоед Накамура. Имя заключенного смотритель произнес с уважением и почтением, как произносят имя заслуженных патриархов, великих людей. Я немедленно вспомнила историю этого Накамуры, юриста одной крупной машиностроительной фирмы, прославившегося в свое время тем, что съел своего начальника и его заместителя, а на вопрос, зачем он это сделал, прочитавшего известное трехстишие Хокусая. Помню, в самодеятельном университетском театре «Башмаки» студенты психологического факультета поставили пьесу под названием «Поляна в чаще», в которой история Накамуры рассматривалась несколько более глубоко, чем ее освещали газеты. Пьесу запретили, кажется, после третьего
