– А это стихотворение в книжке есть? – спросила она. – Про будущее и единорога?
– Нет, – ответил я. – Я его только сегодня сочинил.
– Можно я перепишу?
Я сунул руку в карман, достал листок и протянул ей. Она взяла листок и спрятала в книгу. Ее мама засмущалась и стала предлагать заплатить за листок отдельно, но я отказался. Масахира бил по клавишам пианино и топал ногами.
– Вы очень хороший поэт, – сказала ее мама. – Возможно, лучший из нынешних.
– Спасибо, – кивнул я.
– До свиданья. – Ее мама улыбнулась и направилась к выходу.
Масахира сломал пианино. Публика развеселилась, кто-то свистнул.
– Уже поздно, – сказал я. – Время позднее. Вам, кажется, пора.
– Я хочу увидеть будущее, – сказала она.
– Я тоже, – сказал я.
Это правда, я хотел бы увидеть будущее. Масахира стучал кулаком, пианино отвечало болезненными звуками.
Она кивнула. Мама вернулась, взяла ее за руку, они ушли. Некоторое время я не понимал. Так случается, что-то происходит, важное, главное, а ты понимаешь только через минуту.
В дверь кафе ввалилась компания. Да, было уже поздно, в порту заканчивалась смена, и в кафе заходили портовые рабочие. Начинало холодать. Печки не справлялись, рабочие заказывали больше водки и горячего супа. Ко мне приблизился худой взлохмаченный старик с желтыми ногтями. Он поздоровался и высказал критические замечания. Стихи ему не очень понравились, отмечался явный доминат образной системы над формой.
Я не стал спорить.
– Последнее понравилось, – сказал старик. – Последнее мне понравилось. Я бы вот что порекомендовал…
– Мне пора идти. – Я вежливо поддержал старика за локоть, рассовал по карманам книги и поспешил на улицу.
Пьяный Масахира показывал печальной женщине с длинным лицом купленные фотографии и рассказывал про свой род, имевший фамилию еще до Революции Мэйдзи.
На воздухе действительно сильно похолодало, я вдохнул и замерз, на секунду пожалев, что не остался в «Зубе водяного». Посмотрел по сторонам. Я не успел заметить, куда они направились, но решил, что вряд ли вниз в сторону порта и полузаброшенных кварталов, они, конечно, отправились домой, вверх, я отправился за ними.
Я должен был ей сказать. Я понял, что забыл ей сказать.
Чем выше я поднимался в город, тем больше заполнялись прохожими улицы, и публика встречалась уже в основном приличная, одетая хорошо и утепленно, сытая и со спокойными взглядами, и некоторые встречные улыбались просто так, из дружелюбия. Я старался глядеть повыше, чтобы заметить их, ведь я ей должен был непременно рассказать.
Про будущее. Что она его обязательно увидит. И что там будет лучше, чем здесь.
Я шагал по освещенным, относительно чистым и красивым улицам и никак не мог увидеть тех, кого искал. Небо поднялось из воды серой ватой, провисло над хрупкими крышами и сыпало сухим разноцветным снегом.
Наверное, я все-таки свернул не туда, и мы разминулись в зиме светозарного поворота, потерялись в золотых фонарях и косых проулках, во льду и в снегу голодного года и прекрасного дня лучшего моего стихотворения.
Мы обязательно встретимся. Там, у ворот эдемского сада. Будущее. Я не сомневался: там лучше, чем здесь.
