Среди старых зданий возвышались и сооружения поновее, кооперативные дома в марсианском стиле с внешними желобами лифтов и крохотными комнатками, разделенными порой на еще более крохотные комнатки, в которых зачастую даже не было окон…
А белье висело так же, как сотни предыдущих лет, висело на веревках и окнах — полинявшие рубахи и шорты тихонько полоскались на ветру. Плывущие по улицам внизу шары света потускнели, и Борис осознал, что ночь отступает: уже зарумянилось, порозовело небо на горизонте, а значит, солнце на подходе.
Всю ночь он бодрствовал, дежуря возле своего отца. Влад Чжун, сын Вэйвэя Чжуна (Чжуна Вэйвэя, если придерживаться китайской традиции ставить фамилию перед именем) и Юлии Чжун, в девичестве Рабинович. По семейному обычаю Бориса нарекли русским именем. По другому семейному обычаю ему дали второе, еврейское. Он криво усмехнулся, подумав о Борисе Аароне Чжуне, наследии трех столь разных и древних историй, тяжко давящем на его крепкие, но, увы, уже не молодые плечи. Ночь эта выдалась нелегкой.
Когда–то апельсиновые рощи были здесь повсюду… Он глубоко вдохнул, уловив запахи старого асфальта и едких выхлопов двигателей внутреннего сгорания, запахи, тоже исчезнувшие нынче, как и апельсиновые рощи, — и всё же где–то, на уровне памяти, сохранившиеся.
Он пытался оставить все позади. Отринуть фамильные воспоминания, которые он иногда, про себя, называл Проклятьем семейства Чжун, или Безумством Вэйвэя.
И все же он помнил. Конечно, помнил. Тот день, далекий–далекий, когда Бориса Аарона Чжуна еще и в проекте не было и петля-Я еще не сформировалась…
* * *Это было в Яффе, Старом городе на вершине холма, над гаванью. В доме Иных.
Чжун Вэйвэй ехал вверх по холму на велосипеде, потея на жаре. Он не доверял этим узким извилистым улочкам — как самого Старого города, так и Аджами, соседа, наконец–то истребовавшего свое наследие. Вэйвэй отлично понимал распри этих мест. Были арабы, и были евреи, и они хотели одну и ту же землю, вот и дрались. Вэйвэй понимал землю и понимал, как можно быть готовым умереть за нее.
Но имел он представление и о концепции изменения земли. «Земля» — это понятие стало не столько физическим, сколько умственным. Совсем недавно он вложил некоторую сумму в целую планетарную систему во вселенной игр Гильдии Ашкелона. Скоро у него будет ребенок — Юлия уже на седьмом месяце, а потом внук, и правнук, и так далее, и так далее, и все поколение запомнит Вэйвэя, своего прародителя. Потомки будут благодарны ему за то, что он сделал, за недвижимость, реальную и виртуальную, и за то, чего он надеется достичь сегодня. Он, Чжун Вэйвэй, начнет династию, здесь, на этой разделенной земле. Потому что он видит основные аспекты, потому что он один понимает важность этой разнородной зоны, Центральной Станции. Евреи на севере (и его дети тоже, они будут евреями, и мысль эта странная и выбивающая из колеи), арабы на юге — теперь они вернулись, востребовали Аджами и Менашию, строят Новую Яффу; город, пронзающий небо сталью, камнем и стеклом. Делятся города, такие как Акко или Хайфа, что на севере, и новые города, растущие в пустынях Негев и Арава.
Арабы или евреи — всем им нужны иноземцы, иностранные рабочие: тайцы, филиппинцы, китайцы, выходцы из Сомали и Нигерии. И всем им нужен буфер, это межзонье Центральной Станции, старого юга Тель–Авива. Место жалкое, место страшноватое, но более всего — место пороговое.
И он сделает это место своим домом. Своим, и своих детей, и детей своих детей. Евреи и арабы по крайней мере понимают, что такое семья. В этом они похожи на китайцев — и непохожи на американцев с их крохотными семейками, натянутыми отношениями, и все живут отдельно, одиноко… Этого, поклялся Вэйвэй, с его детьми не случится никогда.
На вершине холма он остановился и вытер пот со лба носовым платком, прихваченным специально для этого. Мимо проезжали машины, и повсюду гремела стройка. Он и сам работал здесь, в одном из возводящихся зданий, в составе эмигрантской строительной команды: он, коротышка–вьетнамец, верзила–нигериец и бледный крепыш–румын, общающиеся между собой с помощью жестов, звездного пиджина (хотя в то время это арго и не было столь широко распространено) и автоматических переводчиков, встроенных в их узлы. Сам Вэйвэй работал над внешним скелетом здания, взбираясь по гигантским башням в специальных «лапах» с ловкостью паука, видя с высоты город далеко внизу, и раскинувшееся море, и точки кораблей…
Но сегодня у него выходной. Он копил деньги — что–то высылал каждый месяц семье в Чжэньду, что–то оставлял здешней семье, в которой скоро ожидалось пополнение. А остальное потребуется сейчас — за услугу, что он попросит у Иных.
Аккуратно сложив платок и убрав его в карман, Вэйвэй повел велосипед по дороге к лабиринту троп Старого города Яффы. Там и тут еще проглядывали остатки древнего египетского форта; темнели ворота, подновленные век назад; покачивалось подвешенное на цепях апельсиновое дерево, растущее в тени стен в тяжелой каменной яйцевидной корзине. Вэйвэй не остановился, он продолжал двигаться, пока не добрался наконец до дворца Оракула.
* * *Борис смотрел на восходящее солнце. Он чувствовал себя усталым, опустошенным. Целую ночь он провел с отцом. Его отец, Влад, теперь почти никогда не спал, часами сидел в своем кресле, затертом до дыр, притащенном однажды много лет назад (и день этот кристально ясно отпечатался в памяти Бориса) с величайшими усилиями и не меньшей гордостью с блошиного рынка Яффы. Руки Влада сновали в воздухе, ловя и перемещая нечто невидимое. Доступа к тому, что мерещилось отцу, у Бориса не было. Отец вообще практически ни с кем не общался. Борис подозревал, что «двигает» Влад воспоминания, пытаясь как–то привести их в порядок. Но сказать наверняка он не мог.
Как и Вэйвэй, Влад был рабочим–строителем, одним из тех, кто возводил Центральную Станцию, взбираясь на незавершенное гигантское сооружение, этот космопорт, ставший сейчас почти что отдельной вселенной, без которой уже нельзя представить ни Тель–Авив, ни Яффу.
Но это было давно. Теперь люди живут дольше, но разум стареет по–прежнему, а разум Влада куда старше его тела. Борис двинулся по крыше к углу, где располагалась дверь, прячущаяся в тени миниатюрной пальмы. Уже начали открываться солнечные панели, разворачивая тонкие крылья, чтобы лучше ловить лучи встающего солнца и заслонять растения от дневного зноя.
Много лет назад товарищество жильцов поставило здесь общий стол и самовар, и каждую неделю все квартиры по очереди приносили к столу чай, кофе и сахар. Борис осторожно отщипнул пару листиков растущей в горшке мяты и налил себе чаю. Бульканье льющегося в кружку кипятка успокаивало, а запах
