БИГУС. СЛОЖНОСТИ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОГО ИСКУССТВА

 Помню, в далеком 1969 году я работал художником-декоратором в Липецком академическом театре. Год только начался, и еще не остыл след новогодних утренников. Серпантин рваными лентами свисал с лап ели и электрической проводки. Порванные надувные шары пестрыми кусками прятались под кресла. На тонких нитях такие же оборванцы свисали с балкона над рядами партера. Дети 69-го позаботились о том, чтоб вся сцена была усыпана конфетти из разразившихся взрывами хлопушек. Я ничего не имею против детей, но зачем их выпускают в таком количестве на Новый год? Этот гомон и суета, эти крики без повода и нарушение академической тишины... После этих мерзавцев теперь театр выглядит совершенно мертвым. Такая нависающая тишина разрешается только в конце драмы, после завершающего аккорда с литаврами!

    Вера Георгиевна Мелащенко-Вдовицкая была, безусловно, со мной солидарна. Она двигалась не торопясь и, на манер улитки, оставляла между рядами партера после себя мокрый след от швабры.  Семеня выпуклыми лодыжками в толстых колготах,  она ритмично покачивалась и невнятно причмокивала беззубой челюстью. "Понаплодят, потом три-вытирай",-Вера Георгиевна распрямилась и увидела меня, только зашедшего в зал. "Здоров-был, бездарь",-кивнула она мне и наклонилась, выжимая тряпку.

       Два месяца назад театр ставил патриотическую пьесу, и мне нужно было нарисовать в короткий срок карикатурный профиль Гитлера. Была масса образцов для работы, но хотелось чего-то неординарного, взрывного, смелого. Вера Георгиевна долгое время проработала в Липецком театре актрисой. В благодарность за тяжелый труд и по просьбе главного режиссера, была оставлена после выхода на пенсию в нашем театре уборщицей. Я решил, что неувядающие мастерство примы должно еще раз пролиться в зал. Недолго уговаривая актрису о портрете на почетную стену, я вытащил ее на сцену и поставил в профиль. Включил свет рампы и подвинул Веру Георгиевну так, что тень от части осветительного прибора падала ей на верхнюю губу, имитируя известные усы. Вера Георгиевна надменно вскинула подбородок и процесс начался. Надо отдать должное актрисе-она сохраняла драматическое выражение лица до окончания процесса. Сославшись на позднее время, мы решили прерваться до следующего утра.

      На следующее утро Вера Георгиевна слегла с ангиной, и я второпях закончил все сам, перенеся наброски на большой плакат. До  премьеры оставалось два дня. Ко мне в подсобку зашел режиссер Петр Ильич. Он никогда не жаловал меня и не являлся поклонником моего творчества. Бледнея от увиденного, он патетически разводил руками и глотал воздух. "Измена!!!"-прокричал он, чем вызвал явление большинства коллектива. В нарисованном профиле Веру Георгиевну узнали все, даже вбежавшие дети  Петра Ильича. И только я, профессионал от Бога, видел идеальное сходство с идейным лидером нацистов. Деваться было некуда, времени оставалось мало, и решили оставить все как есть.

       После премьеры 2-й секретарь ВЛКСМ долго тряс руку Петру Ильичу и благодарил за труд. Зал провожал актеров и режиссера овацией. "А Гитлер, Гитлер-то каков!!!",- кричали с первых рядов, и я был прощен. Прощен всеми, кроме Веры Георгиевны... Она сидела в ложе бенуара, укутанной с ушами в мохеровый платок и температурой. После окончания пьесы, она села затылком к стене и старалась не разворачиваться к зрителям боком. Сорвавшись после "поклона", она устремилась в гримерку, где уже звучал звук бокалов и сиротливо сбоку стоял я. Она кричала сиплым от ангины голосом и плевалась слюной, призывая дух Сталина в свидетели. Ее ублажали дефицитными конфетами и поили дешевым шампанским. Она стучала пластмассовыми зубами съемного протеза о край бокала и тыкала поочередно в каждого пальцем. Выпив 5-ый бокал залпом, Вера Георгиевна сказала: "Всех вас надо на Соловки",-и хлопнула дверью. Актеры не сговариваясь сдвинули фужеры и запели: "Оооо, du lieber Augustin, Augustin, Augustin..". Призывы к покойному Сталину и упоминание о Соловках не помешало Вере Георгиевной  получить негласную кличку "Фюрер". Отставная прима не разговаривала со мной до сегодняшнего дня.

       -Все малюешь?-спросила Вера Георгиевна.

       -Так, малюю немного...

       -И что малюешь?

       -Так "Тихий дон" же. Хату там надо и подсолнухи.

       -М.. Подсолнухи? Так это тебе к Ван Гогу.

       - Так я был. Не продает.

       - Смешно,-Вера Георгиевна сделала лицо гармошкой, которое в ее понимании должно было выражать крайнюю степень иронии.

       -Стараюсь.

       -Ты бы шел к себе в подсобку да не языком бы ляпал, а кистью. И не ляпал бы, а...-Вера Георгиевна задумалась, что же надо делать кистью.-Работал!!! Головой и кистью.

       -Так там оркестр репетирует.

       -Мне в твои года ничего не мешало,-сказала она и бухнула выжатую тряпку на швабру.-А музыка, она и помощь, и вдохновение.-Вера Георгиевна выпрямилась, протянула палец в сторону сцены и, не глядя на меня, надменно гаркнула:

       -Поди вон!!!

       Уж не знаю, что должна вызывать хорошая музыка у хорошего художника, но оркестр Липецкого академического театра играл на уровне красоты моих плакатов, и вдохновения при этом не вызывал. Особенно, когда на репетициях разогревался тромбон. Часть оркестра часто собиралась вместе "оттачивать мастерство". Эти, так называемые, репетиции чаще всего проходили в подсобном помещении, где я занимался изготовлением плакатов и декораций. После окончания концертов старый рояль прикатывали именно сюда, где он пылился до следующих выступлений. Софья Бенедиктовна с уважением относилась ко всему старому, поэтому часто говорила: "Этот инструмент такого почтенного возраста, что, я не удивлюсь, если  на нем катали маленького Володю Ульянова."

       Софья Бенедиктовна Шварц, уважаемая актриса нашего театра, должна была запеть в одном из актов спектакля. Эту невозможную задачу пытались решить режиссер театра и дирижер оркестра. Софочка Шварц, в свои 52 года, была совершенно уверена в своей юности и красоте. Она считала, что ей подвластны все тонкости актерского мастерства, не говоря уже о каком-то там вокале. Поводом для этих смелых мыслей послужило выступление Софьи Бенедиктовны, где она в год своего 50-летнего юбилея сыграла 18-летнюю Сильву в одноименной оперетте. После этого фиаско у режиссера были определенные опасения. Совместно с  дирижером были деликатно убраны все песни, подходящие под сценарий, где присутствовали высокие ноты.

       Я зашел в кузницу искусства, когда Богдан Николаевич Бутко перекатывался с носка на пятку с закрытыми глазами и опирался на рояль одной рукой. Самодеятельный композитор Богдан Николаевич был вхож в любые заведения, где царил дух музыки. Причиной этому послужило личное знакомство с бывшим генсеком, товарищем Хрущевым.