На допросах никто из взрослых и ребят не признался в своей деятельности и не назвал ничьих имён, несмотря на угрозы, на пытки и избиения, которым их подвергали. Утром 28 октября их повели на казнь...
На площади были установлены виселицы. К месту казни согнали народ, чтобы навести страх на людей, и Мария Фёдоровна, скрывавшаяся в городе, тоже оказалась в этой толпе. Здесь же находился Антонец, служивший теперь немцам. Он о чём-то переговаривался с солдатами.
Мария Фёдоровна увидела Ганса. Он с ужасом смотрел, как партизан подводят к виселицам.
– Исполняй, – велел ему Альтман, указав на Валерия Петровича, которого казнили первым.
– Я ничего исполнять не буду, – юноша снял с плеча автомат и, оторвав от мундира какой-то значок, бросил его на землю. – Чтобы я вам, гадам, служил и дальше!.. Не будет такого.
Этот поступок привёл гитлеровцев в замешательство. И, когда Альтман пригрозил Гансу расправой, тот ответил:
– Но ведь вы не приготовили для меня петлю. Поэтому я готов пойти на виселицу вместо любого человека из этого отряда.
– Ты ещё издеваешься... – прошипел Альтман. – Для тебя мне и пуль не жалко...
Он достал пистолет и застрелил Ганса.
– Вы сейчас повесите нас, но на борьбу поднимутся новые патриоты! – обратился к врагам Валерий Петрович. – Не будет вам спокойной жизни ни здесь, ни в других городах. Думаете, что вы пытками и казнями испугаете советских людей, сломите их волю? Нет, не таков наш человек!
Альтман, побагровевший от злости, что-то крикнул, и двое солдат набросили петлю на шею Валерия Петровича, закрепили её и выбили ящик из-под его ног. Солдаты подвели к виселице Женю, Хольц стал закреплять петлю на её шее...
Мария Фёдоровна заплакала. Но это было ещё не последним испытанием для неё: после к виселицам стали выводить ребят – Гену, Петю, Лёню и других... А потом – взрослых... Каждое повешение было для неё тяжкой мукой.
А после казни подпольщиков, когда толпа стала расходиться, Мария Фёдоровна, обессиленная, направилась в сторону фронта – её путь лежал к матери, на территорию, не занятую немцами.
36. Память
Совсем недавно положение в столице было особенно тяжёлым: враг подошёл к стенам Москвы, и в городе была паника, люди спешно уезжали на восток на машинах, в повозках, уходили пешком, нагрузившись вещами. Правительство тоже собиралось эвакуироваться, но по городу прошло известие, что Сталин остаётся в Москве, и это остановило многих жителей...
Леонид Константинович едва живой, в тяжёлых предчувствиях сидел в своей квартире – один, без слуг, окружённый тревожной тишиной... Дом на набережной опустел – кто-то ушёл на фронт, кто-то эвакуировался, но сам старик не собирался уезжать – пусть даже он окажется на улице, под бомбёжкой, всё равно никуда не поедет, пока не вернутся его жена и сын...
В таком состоянии и застала его Мария Фёдоровна. Сообщив ему страшную новость, она не выдержала и снова заплакала, а он сидел, уже ничего не видя от слёз, прижимал её к себе, гладил по волосам и говорил:
– Нет, нет, не плакать надо – гордиться надо, что у нас был такой сын... Он прожил жизнь достойно и погиб достойно... Маша, ты приляг, отдохни, сколько ты настрадалась, сколько испытала... Моя милая, хорошая...
Он стал успокаивать и жалеть её как мог, постелил ей постель, укрыл её одеялом и всю ночь смотрел на неё спящую – уставшую, измученную горем, такую родную, любимую...
– Не знаю, как сообщу об этом маме, – сказала она наутро, не переставая плакать. – У неё два внука погибли... Что с ней будет...
– Скажи всё как есть, – ответил он. – Первое время будет очень тяжело, очень, а потом время загладит эту боль...
Мария Фёдоровна уехала к матери в тот же день, взяв с собой портрет сына в рамке. Письмо Фили ко всем людям осталось у отца, и старик, обливаясь слезами, постоянно его перечитывал.
Уезжая на дачу, Леонид Константинович смотрел из окна автомобиля на солдат, отправлявшихся на фронт. Накануне прошёл военный парад на Красной площади, и ночью старик, мучаясь от бессонницы, глядел в окно на бушевавшую метель, через которую проступали очертания советских танков, ехавших по улице. На фронт отправлялись новые силы...
***
...И вот столица возвращалась к мирной жизни: враг был отброшен на две сотни километров назад, авианалёты случались реже и были менее масштабны, воздушных тревог почти не было... Но Москва оставалась прифронтовым городом – с комендантским часом, затемнениями на окнах, аэростатами воздушного заграждения и всем прочим.
Леонид Константинович, живший на даче, с каждым днём терял силы, угасал, то скорбя по сыну, то беспокоясь за Марию Фёдоровну и других, живших на территории, которую вот-вот займут оккупанты... Иногда ему снился Филька – он то улыбался ему, то смотрел на него с любовью и тревогой, как в день их расставания... Эти сны придавали ему сил.
16 апреля 1942 года вышел указ о награждении группы новгородских подпольщиков. Филипп посмертно получил орден Красного Знамени, и награда была передана отцу вместе с Грамотой о награждении и письмом М.И. Калинина. По свидетельствам жителей того дома, где жил Филя и возле которого он принял смерть, в ту ночь было убито несколько немецких офицеров и солдат, причём офицеры были из немецкого штаба; по некоторым свидетельствам, они в такой поздний час возвращались с попойки, поэтому не смогли сразу оказать сопротивления. В «Грамоте о награждении знаком ордена "Красное знамя"» было сказано, что Филипп автоматной очередью уничтожил большинство членов немецкого штаба.
«Уважаемый Леонид Константинович! – писал М.И. Калинин. – Ваш сын Анненков Филипп Леонидович в партизанской борьбе за Советскую Родину погиб смертью храбрых.
За доблесть и мужество, проявленные Вашим сыном Филиппом Леонидовичем Анненковым в борьбе с немецкими захватчиками в тылу врага, он награждён орденом «Красное знамя».
Орден «Красное знамя» и орденская книжка передаются Вам для хранения как память о сыне, подвиг которого никогда не забудется нашим народом...»
Утихли
