– Да, – немногословно кивнул Евтихий. – Передо мной, как я нахожу, сам Моисей Бармак, чьё родовое имя по-тюркски означает «палец»? – Евтихий склонил на бок голову, ожидая ответа.
Муса помедлил и усмехнулся в бороду:
– Вовсе нет. Бармак – это не «палец», я ведь не тюрок. Я – перс!
Евтихий, прочистив горло, сглотнул. Начало беседы осталось не за ним.
– Значит, именно ты, Евтихий Медиоланский, – продолжил Муса Бармак, – занимаешься разоблачением и преследованием преступных иноверческих сект?
– Преследованием? Скорее, расследованием того, что связано с разрушительными учениями и верами.
Муса Бармак покивал:
– Ты не франк, правда? Ты – румиец. А служишь франкам, – он точно упрекнул.
– Я родился и вырос в Константинополе. Единственным моим повелителем остаётся верный император Ирина.
– Тем не менее, ты служишь Карлу, – подытожил Муса. – Кстати, не тому ли Карлу, что разбил эмира Абд ар-Рахмана?
Муса хитро сощурился, он давал шанс Евтихию проявить остроумие и осведомлённость.
– К счастью для наших взаимоотношений, это другой Карл, – поклонился Евтихий. – И, к сожалению, другой Абд ар-Рахман.
Муса посмеялся, оценив шутку. Семь десятилетий назад Карл Мартелл, дед нынешнего Карла, разбил одного из андалусских эмиров. Ныне же в Андалусии правит тёзка того злополучного эмира – изменник и узурпатор. Новый Карл хоть и воевал с ним, но не разбил.
– Я рад принимать в Багдаде уже второе посольство вашего Карла, – подчеркнул Муса.
– Тем не менее, – остановил Евтихий, – я не посол и хотел бы узнать общие черты ожидающего меня дела.
Муса посверлил его цепкими глазками:
– Карл тебя наградит, если будет доволен посольством. А успех посольской миссии зависит от твоего розыска. Я понятно объясняю?
Евтихий промолчал.
– Тебе следует разыскать пропавшую дочь халифа. Более ничего.
4.
«Джафар ибн Йахъя ибн Халид аль-Бармаки. Близкий друг халифа. Представитель знатного персидского рода Бармакидов, средний брат Мусы Бармака. С 792 года бессменно занимает пост халифского визиря…»
(Чудотворный огонь Вахрама. Жизнеописания).
Эхо разносило по анфиладе гулкие шаги и голоса франков, арабов и персов. Посольство пригласили войти. Двери, украшенные резными решётками, распахнулись. Блеснули выложенные мозаикой пол и стены. Вдоль стен зала приёмов встали с мечами гулямы-невольники. Франки в церемониальной последовательности проходили вперёд: первыми писцы и переводчики, за ними советники, в их числе Евтихий.
Бросалось в глаза, что в действительности диван охраняли не гулямы, а бородатые арабы в длинных головных платках – бедуины. Их угрюмые фигуры то тут, то там возникали в дверях и переходах дворца. Но в самом Багдаде, на городских улицах, арабов было значительно меньше. Улицы и подступы к дворцам стерегли не они, а поджарые персы и крепкие хорасанцы. Кто-то из багдадцев кивнул на них и назвал «каранбийцами».
Последним в зале приёмов встречали посла-лангобарда. От дверей по сторонам прохода выстроились арабские и персидские чиновники. В середине зала раскинулись места для сидения – покрытые атласом топчаны и бархатные подушки. Евтихию заслоняли обзор, но, кажется, три или четыре почётных места заняты первыми лицами Багдада. Евтихий перевёл взгляд на стены. В причудливых медальонах золотились арабские письмена, замысловатые как будто узоры.
– Их нечестивое писание, – вполголоса сказал кто-то осведомлённый. Евтихий от оценки воздержался.
Из франкского посольства осанисто вышел чернобородый лангобард и выбрал глазами кого-то из знатных персон:
– Karlus Magnus, imperium Romanum gubernans et Pater Europes, – отчётливо начал он на латинском и немедленно перешёл на греческий: – приветствует вождя аравитян Аарона Праведного.
Еврей Ицхак внятно повторил приветствие на хорошем персидском:
– Карл Великий, управляющий Римской империей и Отец Европы, шлёт привет халифу правоверных Аарону Праведному.
Евтихий оценил осторожность и сдержанность франкского короля. Коронованный два года назад как император Карл до сих пор щадил чувства Константинопольской императрицы Ирины и именовал себя лишь «управляющим» её Римской империи.
На первом из почётнейших сидений зашевелился перс с ухоженной бородкой.
– Это визирь Джафар, – зашептал чиновник одному из франкских гостей, – ум и сердце халифа правоверных!
Перс Джафар задержал взгляд на Евтихии, словно изучал его. Певуче и протяжно он произнёс приветствие, но не на персидском, а на мелодичном арабском. Арабского языка Евтихий не понимал, но внимание привлекло, что имя Аарона Праведного прозвучало словно нараспев:
– Haroon ar-Rasheed…
Пока речь переводили с церемониального арабского языка на персидский, а с персидского на франкский, советник посольской миссии тихо пересказывал всё, что узнал от чиновника-перса:
– Поодаль ото всех сидит в чадре сама Ситт-Зубейда, жена халифа. Она здесь очень влиятельная, – советник покачал головой. – Рядом с визирем Джафаром сидит его брат аль-Фадл. А вон тот старик в тюрбане – это их отец Йахъя ибн Халид, что был визирем ещё при старом халифе.
Евтихий слегка посторонился, чтобы спины посланников не мешали разглядывать правящее семейство. Оказалось, что Джафар и аль-Фадл Бармаки вдвоём рассматривают его, Евтихия. Джафар при этом неуютно ёрзает на месте и поминутно оглядывается на третьего их брата, Мусу Бармака.
– Не нужно ли послам чего-либо? – невпопад спрашивал Джафар по-персидски. – Прохладно ли, удобно ли устроились?
Франки с достоинством кланялись и благодарили, хваля гостеприимство.
5.
«Шахматы. Настольная тактическая игра, возникла в I-V веках н.э. К началу VI века разошлась по районам Синда (Северо-западной Индии), Хорасана (Восточного Ирана) и Маверранахра (Центральной Азии). К IX веку игра была известна в Византии, а также в Риме и Франкском королевстве. Правила игры с 802 года претерпели незначительные изменения…»
(Чудотворный огонь Вахрама. Теория игр).
В решётчатое окно тянул с реки лёгкий ветер. Осень в Багдаде приятнее летнего зноя. Муса был приветлив. Он предложил Евтихию сесть под ветерок на подушки. Евтихий благодарил. Появилась возможность рассмотреть комнату Мусы Бармака. Пол укрывали цветные ковры, а на коврах стояли валики для сидения и лежали шёлковые подушки. Чуть в стороне приткнулся низенький шахматный столик из инкрустированного дерева. Фигуры непривычного вида лоснились от свежего лака.
– Примерно таким мне тебя и описали, Евтихий Медиоланский, – Муса Бармак, удобно подобрав ноги, уселся напротив.
– Увы, не могу сказать о тебе то же самое.
Евтихий позволил себе улыбнуться. Муса, намеренно сохраняя на лице радушие, удивлённо приподнял бровь, и Евтихий продолжил:
– Бродячий сказочник на базаре у порта уверял меня, что ты, Муса Бармак, будто бы глуп, туп, кривоног и ещё что-то подобное. В довершение бед ты будто бы потерял мозги. Прости, о почтенный Муса, – Евтихий внимательно изучал Бармака.
На этот раз Муса решил рассмеяться. Смеялся он долго и старательно, то умолкая, то начиная снова. Пока он смеялся, Евтихий молчал, а сам Бармак пододвигал поближе шахматный столик. Он закончил смеяться сразу, как
