…Когда мы вечером посетили комнату Бориса Тимофеевича, стол был абсолютно пуст. Я это точно помню.
По телу прошла странная дрожь.
Чтобы подавить волнение, я хлебнула из чашки крепкого чая, и собиралась уже вернуться в комнату, как вдруг сверху, прямо мне под ноги, упал заклеенный темно-серый конверт.
Щурясь от яркого июньского солнца, я подняла голову. Проделки Степы! Двенадцатый этаж – последний, и больше ниоткуда конверт упасть не мог.
Наверно, внутри записка с извинением… хотя нет, Степе это несвойственно. Просто с приглашением переночевать еще раз. Ей-богу, детский сад!
«Ну уж нет, - усмехнулась я, разрывая конверт, - с этой минуты вся эта жуть меня больше не касается. Справляйся с ней сам и спи спокойно, дорогой товарищ…»
В этот момент конверт, наконец, раскрылся, и из него выпал заполненный текстом белый лист в клетку – чуть меньше стандартного.
Я начала читать, чувствуя, как тускнеет день, и за колени обнимает мертвый холод.
Когда я дочитала до конца, солнце померкло.
Глава седьмая
«Дарьюшка.
Я умираю.
К сожалению, выполнить то, для чего я жил последние годы, мне самому невозможно.
Сделать это за меня придется тебе.
Если вспомнишь, чему я учил тебя двенадцать лет из тех девятнадцати, когда жил той, другой жизнью.
ОНИ не отпустят меня и там, за гранью, пока не исполнится то оставшееся, единственное из двух, что еще может сбыться.
Первая жизнь загублена раньше твоего рождения, и этого тебе уже не исправить.
Я прошу лишь вырвать из их сетей наши души… и её воспоминания.
Помоги мне, и я помогу тебе выйти из круга.
Не препятствуй ничему, что покажется невероятным.
Торопись.
И помни – у НИХ в плену остаётся
одна юная жизнь.
Залевский Б.Т.»
Почерк письма был мелким и витиеватым.
Но я с легкостью разобрала его, словно мне случалось делать это не в первый раз, и почему-то не было никаких сомнений в том, что письмо написано покойным антикваром и предназначается именно мне.
Из его содержания я ничего не поняла… и, в то же время, какое-то смутное воспоминание шевельнулось где-то глубоко-глубоко. Словно я знаю, о чем идет речь.
Но знаю не здесь, а в какой-то другой жизни…
И это обращение – Дарьюшка – как к хорошо знакомому, даже близкому человеку, отчего-то тоже не показалось мне странным…
Тупо глядя на лист в руке, я вдруг заметила, как он похож на тот, на котором была написана моя фальшивая контрольная по музлитературе.
Точь-в-точь такие же мелкие клетки, тот же нестандартный размер…
В груди глухо застучало сердце.
Всё не случайно.
Это недоразумение с контрольной, и то, что в результате ее подмены я осталась в городе…
Не случайность, а закономерность.
Так было нужно.
Ему.
Зачем?
Что это за таинственное поручение, которое я должна выполнить? О сути его в письме не было сказано ни слова. Как же я могу сделать то, не знаю, что?..
Я медленно перечитала короткий текст и уцепила в нем одну фразу, которая указывала на мой первый шаг к его выполнению.
Если вспомнишь то, чему я учил тебя двенадцать лет, когда жил той, другой жизнью…
…Казалось бы, чего проще – разорвать упавшее будто с неба послание, пустить его клочки по ветру с высоты одиннадцатого этажа и, смеясь, включить компьютер и начать стрелять пиратов… Однако я все еще продолжала держать в руках надорванный темно-серый конверт.
Потому что между мелких строк выплывали какие-то ускользающие кадры той, другой жизни, о которой упоминал Борис Тимофеевич.
И я почему-то отчетливо знала, что обычной памятью вспомнить этого невозможно.
Вернее, может быть, возможно при каких-то определенных условиях. Каких?..
Я решилась на эксперимент, и память, перелистывая пласты моей недолгой жизни, уже залезла так глубоко, что погрузилась в самое раннее детство, и я с трудом вытащила ее оттуда, обессиленную от поиска хоть каких-то соприкосновений с антикваром…
Она не нашла там ничего, связанного с умершим соседом, кроме того, единственного эпизода, когда семилетней девочкой я пришла к нему с тарелкой блинов…
Значит, файлы находятся не здесь…
Но они есть. Это я почему-то точно знала.
Как то, что днем светит солнце, а ночью – луна.
И, скрестив от внезапного холода на груди руки, я понимала, что обязательно и всенепременно должна сделать то, чего он ждет от меня.
Иначе…
…И помни – у НИХ в плену остаётся…
( Интересно, у кого это – у НИХ?..)
Одна юная жизнь.
Иначе – я была уверена – быть беде.
Я прошла в свою комнату и, медленно шевеля рукой, положила письмо в верхний ящик комода.
Потом, загибая пальцы, посчитала дни. Получилось, что со дня смерти Бориса Тимофеевича прошло шесть дней.
Торопись…
Оглядела свою тихую комнату и снова почувствовала легкий укол в солнечное сплетение от мысли, что прямо над ней находится его предсмертное пристанище.
Внезапно меня захватило необычное ощущение…
Словно на какой-то миг моя душа расцепилась с телом.
И это мне тоже что-то смутно напомнило…
В память вновь пролезла строка упавшего под ноги послания.
Если вспомнишь…
И я поняла, что если и смогу что-то вспомнить, то только там, наверху, в точно такой же комнате, как эта, посреди которой я сейчас стою в полном замешательстве.
И, не теряя времени, я вышла из квартиры и по широким ступеням уже привычно поднялась на двенадцатый этаж, взяла в руку холодную медную голову льва и нажала на кнопку звонка в квартиру 96.
Глава восьмая
Степа принял меня, как мне показалось, отстраненно – казалось, его всерьез заботило какое-то новое обстоятельство. Хмуро произнеся «Привет…», он удалился вглубь квартиры и пропал из виду.
Разувшись, я разыскала его в комнате дяди.
Он молча стоял перед письменным столом. На столе не было ни ручки, ни тетради.
Урна тоже была пуста.
Внезапно племянник обернулся ко мне и возбужденно сообщил:
- Знаешь, что он писал?!
- Что? – спросила я, присаживаясь в плетеное кресло-качалку, стоящее у стены.
- Ноты! – выпалил парень и резким движением отбросил со лба длинную светлую челку.
«Ноты…» - повторила я медленным шепотом, словно это могло что-то прояснить в моей ситуации.
Но, кажется, ничего не прояснило.
- Какие ноты? – уточнила я.
- Не знаю… Я не разбираюсь в музыке, - ответил Степа, - но это точно ноты.
- Покажи, - попросила я.
Степа приподнялся на цыпочки и достал с верхней полки длинную нотную тетрадь в красивом переплете.
- Вот. Это она каждую ночь сама собой появляется на столе. А к утру в ней добавляется несколько новых строк… Я заметил… Слушай! – он вдруг с безумными глазами вцепился в меня, как клещ. – Давай сегодня у тебя переночуем?! Я больше не могу. Я с ума сойду!
Я взглянула на протянутую тетрадь. Действительно, ноты. Написаны черными чернилами, как и письмо, свалившееся с неба прямо мне под ноги.
Я пристально всмотрелась в замысловатые строки.
И поняла, что произведение предназначается для
